Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая

– Нет, не Жданей. Прияна рассказала. Княгиня Прияслава. Я ведь здесь уже был, две зимы назад. А ты как раз был в лесу? – Торлейв прикинул возраст собеседника: лет восемнадцати.

Среднего роста, крепкий, тот держался уверенно, как человек, доказавший право стать взрослым. На продолговатом простом лице с маленькой темной бородкой выделялись черные, почти сросшиеся брови. Рубаха серой некрашеной шерсти была оторочена на вороте полоской узорного красного шелка, серые порты сшиты широкими, по варяжскому образцу, а главную принадлежность праздничного наряда составляли яркие красные обмотки. На шее железная гривна с маленькими «молоточками Тора», но на варяга парень не похож: видно, из местной ославяненной руси.

– В начале лета воротился, – с некоторым сомнением все же ответил тот. – А у вас в Киеве что… есть свои вилькаи?

– В Киеве – нет. Там парень как подрастет, ходит не в лес, а в поход. Меня на тринадцатое лето в Царьград отправили. На пятнадцатое – в Каршу. У моей матери там знакомцы остались, надо было навестить.

Торлейв улыбнулся, но не стал уточнять, по каким делам он навещал старинных знакомых Фастрид в хазарской Карше.

– Твоя мать, что ли, хазарка? – удивился собеседник, оглядывая его лицо, светлые волосы и глаза: на хазарина Торлейв никак не походил.

– Нет, она из кривичей псковских, из той же веси родом, что Эльга, наша княгиня. В Каршу она попала с моим отцом, несколько лет там жила, пока он в походах был. Я там и родился, в Карше. Шести лет меня мать в Киев привезла.

– Ты и по-хазарски знаешь? – Парень измерил его изучающим взглядом, прикидывая, может ли рождение в столь далеком краю возместить то, что гость не проходил перерождение из человека в волка и обратно, без чего мужчина здесь не считался достойным уважения.

– Знаю. И по-гречески еще.

– В Царьграде выучился?

– Нет, там же в Карше. Моя нянька была гречанкой. Мать со мной говорила по-славянски. По-варяжски – Бёрге Темнота, мой кормилец. Мать нарочно взяла мне кормильца из варягов, из старых отцовых людей, чтобы я знал язык моего отца. Его самого я никогда не видел, он погиб, когда мне было года три. А из хазар у нас челядь. Илисар у меня хазарин, он на княжьем дворе остался. Я в детстве путал, какие слова кому говорить.

– Какого ж ты племени? – Собеседник сам запутался. – Мы думали, ты киянин…

– Я – русь. – Торлейв двинул плечом, не видя в своем сложном происхождении ничего особенного. – Русь ведь, филос му, это не племя, русь – это дружина. А ты из каких?

Парень какое-то время смотрел ему в глаза, потом подал руку:

– Мы – смоляне. У меня дед из варягов был, но я его не видел даже, он рано умер. Я – Солонец. И Коростель, если что…

Торлейв улыбнулся, опустил углы рта, закрепляя понимание, и протянул ему свою. Новый друг сообщил не только «людское» имя, но еще и «лесное»: после выхода из вилькаев оно утратило волшебную силу и перестало быть тайной, но все же лесными именами друг друга звали по привычке только совместно бывшие в лесу, всю жизнь храня память былого братства.

– Ну, что вы там болтаете? – окликнула их недовольная Рагнора. – Успеете еще про леса поговорить.

– И правда! – согласился Торлейв. – Мы к девушкам пришли, а про девушек и забыли.

– А мне рассказывала мать, вот еще был случай, – продолжала Рагнора. – В одной веси на посиделки собирались в баню. Вот идут девки, смотрят, в овраге дохлая лошадь валяется. Одна девка и говорит ей: давай, кобыла, и ты к нам приходи! Вот сидят они, прядут, песни поют – не заметили, как полночь настала. Вдруг слышат шум, треск… дверь отворяется, входит та кобыла да и говорит человеческим голосом: зачем меня звали? Если, говорит, не скажете, я вас всех съем! Одна девка догадалась и говорит: чтобы съесть нас, сосчитай-ка сперва, сколько в этой рубахе ниток. Стала кобыла считать, а что сочтет, то зубами отхватывает. Отхватывает и говорит: вот досчитаю до конца, вас всех переем! Они сидят, дрожат, себя не помнят. И вот осталась одна только нитка – а тут петух пропел. Ну, говорит кобыла, ваше счастье! Плюнула да ушла…

Дверь со скрипом отворилась – девки взвизгнули, но это оказались свои, еще несколько гостей. Снова пришлось потесниться. Оглядевшись, Торлейв заметил, что на лавках в тесном единении сидят выходцы из всех здешних народностей: пять-шесть девок были одеты в варяжское платье с крупными продолговатыми застежками на груди, были славянки в поневах, были девушки-голядки в прямых узких юбках из одного полотнища, с множеством тяжелых, блестящих, звенящих на каждом шагу бронзовых украшений. Между собой все говорили по-славянски, но часто он ловил ухом и русские слова.

Остромира захлопала в ладоши, созывая к столу, и девки кинулись разом, норовя ухватить что получше. Угощение из припасов, собранных по дворам, было хорошее: жареные куры, пироги с грибами и ягодами, печеные яйца, каша с медом. Каждая девка, добыв угощение, несла его к парню, которого привела, и сама его кормила. Причем, к радости Торлейва, оказалось, что при этом девка садится к парню на колени.

– Эй, Дединка! – кричали у стола, где самая рослая посиделица легко обходила других. – Ты кур-то не принесла вчера, куда тянешься?

– Вчера не свезло мне, а уж здесь я вас всех, клуш, перекудахтаю! – весело отвечала Дединка, и ее речам вторили волны хохота.

– Жаль, бобра не достали! – сказала Ольва, с намеком глянув на Торлейва.

– Дединка словила черна бобра!

– Какой же черный – золотой!

– Да только будет есть – с нами не поделится!

– Себе поймайте такого-то бобра! – гордо бросила Дединка. – Удали не хватит!

Она подошла к Торлейву, нагруженная добычей: в большой деревянной миске теснились два-три куска курятины, несколько пирогов, кусков белого сыра и свежего хлеба. Торлейв выпрямился, хлопнул себя по бедру, приглашая ее сесть, потом обнял за пояс одной рукой, второй помогая держать миску у нее на коленях. Отметил: под слоями мешковатой вздевалки и толстой поневы сама худощавая девушка была упрятана так же надежно, как кочерыжка в глубине капустного кочана, но и так ее близость приятно волновала.

– Держи чиряпушку! – велела Дединка.

– Что?

– Чиряпушку! – Дединка показала на миску.

Торлейв засмеялся, не скрываясь: этот выговор в сочетании с ее бойким голосом казался ему очень смешным.

– Не придавит она тебя, а? – поддел его парень напротив. – Уж больно велика.

– Да я и сам