Молодость может многое - Александр Сергеевич Омельянюк

Платон молча и с поддельным вниманием слушал Арустамова, краем глаза следя за Саторкиным, который до бледнел, то краснел, то зеленел, а то чуть ли не падал в обморок.

Наконец Арустамов снизил накал и дал слово державшемуся Кочету:

— «Ну, скажите, что-нибудь в своё оправдание!».

— «Христофор Артемьевич! Вы абсолютно правы!» — попытался сначала Кочет «возглавить табун взбесившихся лошадей».

В этот же момент Виктор с ужасом взглянул на Платона, уже открывая свой возмущённый несправедливостью рот. Но, из-за опять возникшего заикания, не успел — Платон опередил друга.

— «И если бы мы были действительно виноваты, то нам тогда точно нет прощения! — продолжал он свою психологическую задумку — Но всё дело в том, что и мы, и наша преподавательница стали жертвами случайного стечения обстоятельств! Нам даже в голову никогда бы не пришло хулиганить или кого-то оскорблять! Этого нет даже в наших взаимоотношениях!? Мы же не дети, а взрослые люди?!

Но мы, конечно, приносим свои самые искренние извинения и вам и нашей преподавательнице! У нас ведь не было злого умысла! И даже не было вообще никакого умысла!

А кульминацией конфликта явился взрыв смеха у наших товарищей-студентов после моих слов. А я всего-то сказал, что моя фамилия на букву, «Ко» потому, что хотел всего лишь помочь понять мою редкую фамилию, не расслышавшему её преподавателю, после того, как меня попросили её назвать опять, после того, как её уже только что называли!?

А до этого Виктор, по простоте, как флегматик, спросил: «Моя-то? Саторкин!». И опять не от какого-либо умысла, а от заикания! Он даже не сразу встал, чтобы подавить его! И это уже тогда ещё вызвало смех!

А ещё до этого мы вчетвером опоздали, так как в первый раз не сразу нашли аудиторию! И когда мы с разрешения преподавателя гуськом входили, друг за другом, то это уже тогда почему-то вызвало смешки некоторых студентов?! А до этого у всех было вообще очень хорошее после каникулярное настроение! И ничто не предвещало такого конца!?» — постарался объяснить Платон, «поворачивая, возглавленный им, табун взбесившихся лошадей в нужном ему направлении».

И тут он, даже близорукий, увидел смех в глазах Арустамова, и даже, что его лицо смягчило своё поначалу суровое выражение.

В этот момент и Виктор хотел что-то добавить от себя, но Платон опять одёрнул его, на этот раз за полу пиджака. И тот осекся. Но зав. кафедрой успел заметить порыв Саторкина и, обращаясь уже только к нему, спросил:

— «А вы подтверждаете слова вашего товарища?».

— «Д-да! П…П… подтверждаю!».

— «Ладно! Давайте сделаем так: вы напишете на моё имя подробную объяснительную, записку, я переговорю с преподавателями и мы решим, что с вами делать дальше! Идите!».

— «Спасибо! Извините! До свидания!» — за обоих ответил Кочет.

— «Фу-у-у! — облегчённо выдохнул Виктор, вытирая со лба обильный пот, когда они немного отошли от дверей кабинета — Кажется, пронесло!?».

— «Странно! А меня нет!» — в унисон ему тут же пошутил Платон, грудь которого уже распирали радость за намечающееся разрешение конфликта и гордость за самого себя.

— «Платон! А ты здорово всё объяснил Арустамову! Никто, мол, не виноват! А всё дело в стечении обстоятельств!» — всё ещё находясь весь не в себе, не обратил внимание на шутку Кочета, Виктор.

— «А ты считаешь, что это мы виноваты?!».

— «Если формально, то да! Никто же нас за язык не тянул, особенно тебя!? Надо же было такое отчубучить: на букву «Ко»?! Ха-ха-ха!» — уже истерически смеялся, отходящий от шока и приходящий в себя Саторкин.

— «А ты, как шахматист, специалист по формальной логике, согласись, что в жизни так просто и правильно часто не бывает! Она бывает в чём-то сложнее, но в чём-то и проще! Во всяком случае, разнообразнее и интереснее, а даже смешнее!» — уведомил друга Платон.

— «Но теперь дело за тобой! Я, надеюсь, ты напишешь подробно, как было, и что никто не виноват!?» — всё ещё о своём переживал Виктор.

— «Конечно! Всё опишу подробно, как было на самом деле, с разных позиций, и, что и кто неправильно подумал! Вот как раз завтра вечером время будет и напишу!» — окончательно успокоил Саторкина Кочет.

— «Ну, как? Что вам сказал Арустамов?!» — первым спросил Игорь Заборских, про себя нескрываемо довольный, что это не коснулось его самого.

— «Да нас выгоняют из института!» — дёрнув Витю за рукав, чтобы молчал, с трагическим видом пошутил Платон.

— «Как?! За что?!» — искренне испугался за друзей Юра Гуров.

— «Так и мы ему тоже так говорили, что мы не виноваты, что это недоразумение, обидное стечение обстоятельства, и что всё началось с рыжего! А он обещал разобраться! Попросил написать объяснительную записку!» — объяснил Платон.

— «Как?! С меня, что ли?!» — сглотнув слюну с нервным движением кадыка, изменился в лице Игорь с язвительной улыбки на животный страх.

— «С тебя, с тебя!» — добавил перцу, теперь с удовольствием поучаствовавший в шутке, Саторкин.

— «Да не боись ты! Шутим мы! Всё пока упирается в нашу объяснительную записку!» — сжалился Кочет над самым младшим и самым поверхностным в их группе.

Утром в четверг Платон проснулся с сильной болью верхней распухшей губы, из-за чего даже не стал бриться.

— «У тебя явно чирей! Сегодня же сходи к кожнику — они лечат фурункулы!» — разглядев и прощупав губу, наставила его мама, заручившись обещанием сына.

И Платон опять сходил в заводскую медсанчасть, где мамин диагноз естественно подтвердился. Более того, Платон признался врачу, что чирьи периодически одолевают его, и он никак не может от них избавиться.

Тогда врач — пожилой мужчина — прописал ему от фурункулёза пить пивные дрожжи и принимать гомеопатические таблетки Сульфур йод. А от этого фурункула на верхней губе он дал больничный и рецепт на покупку мазей, прописав сначала для созревания фурункула мазать его Ихтиоловой мазью, а когда созреет для вытягивания и заживления — мазью Вишневского.

Остальное время четверга до посещения врача и после Платон на работе продумывал текст объяснительной записки, в итоге переписав её начисто, чтобы не тратить время вечером, а потом ещё и не искать способа передать её Саторкину.

И он нарочно отдал её Игорю Заборских, чтобы тот, наверняка от страха и недоверия прочитав её, не подумал о кознях за его спиной и предательстве со стороны товарищей.

— «Игорёк! Видишь? — показал он на