Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

и посмотрел на пришельца. — Не может быть, что так долго.

— Да, двадцать лет. Сейчас тысяча восемьсот двадцать шестой. Тысяча восемьсот двадцать шестой год от Рождества Христова.

Цифры ничего не значили для Иедидии, который сидел и неотрывно смотрел в светлые, довольно дерзкие глаза юноши.

— Что ты несешь! — прохрипел он. — Все это ложь! Ты пришел сюда, чтобы… чтобы…

Он дико огляделся по сторонам. Где его оружие? Разве что топор, отброшенный в сторону, да ручная пила, вся ржавая. А этот злонамеренный индеец, возможно, вооружен…

— Твоя сноха Джермейн ждет тебя, — ровным голосом продолжал юноша, глядя на Иедидию все с тем же жалостливым выражением. — Ты должен вернуться и жениться на ней. Должен продолжить род Бельфлёров. И свершить месть над твоими врагами.

— Жениться? На Джермейн?.. Я…

Она не посылала меня сюда. Никто не посылал меня, — сказал молодой человек, протягивая грязную перчатку Иедидии, но тот был еще слишком ошарашен и не взял ее. — Я действую из искренней любви и уважения к твоей семье, потому что я единственный выживший брат Шарля Ксавье.

— Джермейн? Ждет меня? Меня?.. Но ведь у нее есть Луис…

— Луис мертв. Его убили на глазах несчастной жены, как его отца и всех детей. И любовницу его отца тоже — но об этом тебе знать ни к чему. Не время.

— Я должен вернуться, и продолжить свой род, и…

— И отомстить своим врагам.

— Отомстить? Что ты такое говоришь…

— Отомстить. Как это сделал твой брат Харлан.

Око за око, зуб за зуб. Как сказано в Писании.

— Но я не верю в такие вещи, — прошептал Иедидия. — Я не верю в кровную месть.

— Во что же тогда ты веришь? — спросил юноша, и губы его скривились в иронической усмешке.

— Я верю… верю… Я верю в эту гору, — отвечал Иедидия. — В самого себя, в свое тело — в свою кровь, кости и плоть… Верю в свою работу, в это поле, что я расчищаю… В диких гусей, что прямо сейчас летят над нами — ты слышишь?

— Ты ни во что не веришь, — бесстрастно сказал юноша. — Сидишь на своей горе в полном эгоизма одиночестве, и ничто из того, во что ты веришь, не делает тебя абсолютно счастливым.

Иедидия дернул себя за бороду, уставившись на лицо гостя с резкими индейскими чертами.

— Но когда-то я верил! Верил в Господа, как и все остальные, — сказал он неуверенным голосом. — Истинно верил, но давно, а потом вера покинула меня… Я освободился от своего безумия… А потом… потом…

— Потом ты перестал верить, и сейчас не веришь ни во что, — произнес индеец. — Только в свою гору и в свое абсолютное счастье.

— Значит, быть счастливым — это грех? — прошептал Иедидия.

— Двадцать лет ты скитался в горах, — проговорил юноша и снова протянул перчатку Иедидии, — воображая, будто сам Бог призвал тебя сюда. На двадцать лет ты погряз в самом худшем из грехов.

— Но я не верю в грех! — воскликнул Иедидия. — Я очистился от этого — от всего этого…

— Сейчас тебя ждет твоя сноха. Там, внизу. Та самая женщина — почти та самая, от которой ты бежал двадцать лет назад.

— Она ждет меня? Джермейн? — с сомнением спросил Иедидия.

— Джермейн. Она, только она. Та, которую ты любишь и на которой должен жениться как можно скорее.

— Жениться?..

— Да, и чем скорее, тем лучше.

— Но ведь мой брат…

— Луис мертв.

— А их дети, их малютки…

— Мертвы.

— Но значит, Бога и правда нет! — резко крикнул Иедидия. — И никому не удастся обмануть меня. Я знаю то, что знаю.

— Ты знаешь только то, что знаешь ты.

— Но они и впрямь мертвы? И Харлан тоже?

— Харлан тоже.

— Харлан пришел, чтобы отомстить, и…

— Убил четверых из пяти убийц. Убил негодяев, которые желали извести род Бельфлёров.

— Извести! — прошептал Иедидия.

— Именно. Отвратительное слово, верно?

— И выжила только Джермейн?

— Только она. И ты.

— Только Джермейн, — прошептал Иедидия. И снова увидел румяное ее личико шестнадцатилетней девочки, и блестящие карие глаза, и родинку — кажется, под левым? — да, под левым глазом. — Только Джермейн. И я.

Индеец выпрямился; теперь он возвышался над Иедидией, который от слабости не имел сил встать. Он в третий раз протянул Иедидии перчатку, и теперь тот, словно на ощупь, не вполне осознавая, что делает, взял ее.

— Только Джермейн, — повторял он, растерянно глядя на перчатку. — И я.

Как ясно виделось ему прелестное девичье лицо, смуглое, словно светящееся, и ее прекрасные глаза! Словно и не было этих двадцати лет — он не мог отсутствовать двадцать лет. Иедидия посмотрел на молодого-незнакомца с резкими индейскими чертами, гладкими светлыми волосами, что падали ему на плечи, и странным, всезнающим взглядом, который в другое время пробудил бы в нем дикую ярость (потому что он бы сразу смекнул, что это демон или, в лучшем случае, лукавый горный дух) и даже склонил к насилию; но сейчас, этим утром, он не знал, просто ничего не знал, и ему хотелось плакать навзрыд от сознания своего невежества.

— Что ж — она ждет тебя. Там, внизу. И те, другие — убийцы, — они тоже ждут, — промолвил юноша.

И он повернулся, чтобы уйти.

Иедидия с трудом, тяжело дыша, поднялся на ноги.

— Но я не верю в кровную месть…

— Хорошо, — с раздражением сказал юноша. — Но хотя бы в брак ты веришь? В детей? В кровь Бельфлёров?

Он отступал назад. В лице его больше не было жалости; Иедидии казалось, что теперь оно