Господь, мы поднимаемся - Николай Петрович Гаврилов

материализовавшимся в теле мальчишки. Говорили, что его приход в мир был предначертан давным-давно, дети передавали друг другу слухи о том, что какая-то женщина нашла в пыли и паутине чердака старую икону, а на ней выцветшими от времени красками был изображен мальчик с лицом Стефана.

Мальчишке приписывали многие чудеса и исцеления, и он сам уже искренне верил, что способен творить чудеса самостоятельно, без всякого ангела, с нетерпением ожидая момента, когда перед ним расступится море. Когда его никто не видел, он готовился к этому моменту, простирая вперёд руки, а затем разводил их в стороны, словно раздвигал по сторонам бездну вод.

Ему не давали и шага ступить по земле, неся на плечах в устланных коврами носилках.

– Слава пророку нашему Стефану. Слава!!! – разносилось раскатами по холмам и перелескам.

Проверить, будут ли облака расступаться перед святым воинством, пока не представлялось возможным. Небо до горизонта было чистым, безоблачным, в синеве ярко сверкало солнце. Над дорогой поднимались столбы пыли. Позади отдельными точками брели родители, не в силах вернуться домой без своих детей.

В какой-то момент на обочине метелицей закрутился людской водоворот. Крепкий плечистый мужчина в одежде купца с размаху врезался в живой поток, очевидно, разглядев среди множества проходящих лицо своего ребёнка. Ему кричали: «Прочь», – но он никого не слушал.

Это только в сказках толпа нападает на героя по очереди, давая ему шанс победить. В жизни всё происходит иначе. Дети набросились на него сразу со всех сторон, повисли на нём, как собаки на медведе. Выкатив глаза, с багровым лицом, мужчина с невероятным усилием сбросил с себя несколько человек, всё ещё пытаясь прорваться в середину потока, туда, где он увидел своего ребёнка, а затем полностью исчез в сутолоке и водовороте детских голов.

– Демон! – кричали мальчишки. – Бей демона!

Его били кулаками, ногами, палками, с которых послетали узелки. Вначале он ещё пытался подняться на колени, затем остался лежать на земле.

Мальчишки, которые его били, не думали, что где-нибудь дальше по дороге сейчас могут точно так же бить их отцов или матерей. Стефан разделил мир на две разные стороны. А ребёнок этого купца, скорее всего, даже не заметил сутолоки, возникшей за его спиной.

Потом этого мужчину можно было видеть на обочине дороги. Он сидел, закрывая разбитую голову грязными от крови и пыли руками и тихо стонал.

– Слава Святому воинству! – гремело мимо него по дороге.

Позже летописцы напишут, что столько счастливых детей в одном месте ещё не видел мир. И больше не увидит.

В двигающихся массах детей шли и некоторые взрослые. Сразу за носилками с пророком, перекинув через плечо котомку, бодро шагал монах-францисканец, раз и навсегда оставивший приора и свою прежнюю жизнь. Рядом с ним шёл пожилой монах из монастыря Вандома, уже побывавший паломником в Палестине. В гуще детей на коне ехал одинокий рыцарь из обедневших дворян, в длинном плаще с откинутым на плечи капюшоном. В народе таких рыцарей называли «однощитными»: не имея ни замков, ни владений, они были вынуждены наниматься на службу к более богатым баронам. Никому ничего ни объясняя, рыцарь приехал как-то вечером к одному из костров и так и остался среди детей. Может, его тоже звала к себе во снах гробница Господня, а может, он просто решил защищать детей, потому что это дети.

Шли священники и монахи, шли бродяги, распутницы. По обочине, ступая босыми ногами, шла молодая женщина лет двадцати, одетая как нищенка, с каким-то тревожным и в тоже время счастливым взглядом. Блудница с Парижских окраин. Речи Стефана в ней что-то разбудили. Молодая женщина словно поверила, что и ей есть место в детской сказке. Шла вместе с детьми к гробнице Господней, чтобы упасть у Гроба Господа на колени, и плакать на ступенях, и вытирать их своими волосами.

Шли с детьми и другие взрослые, которые, не в пример монаху-францисканцу, изначально понимали всё безумие этой затеи. Вместе с парижским отрядом по утоптанному тракту шагал низенький, носатый, смешной священник из какой-то деревни под Парижем. Дети звали его падре Паскале, всерьёз не воспринимали и считали его самым безобидным из всех взрослых на свете. Он был настолько добр, что это воспринималось как изъян. Бог падре Паскале любил и прощал всех, и падре Паскале старался Ему соответствовать.

Этот деревенский священник не смог оставаться дома и спокойно наблюдать, как дети уходят по дорогам навстречу неизвестности. В отличие от многих взрослых, падре Паскале видел не только великую веру детей, но предвидел впереди и великое разочарование, крах иллюзий, гибель детской мечты, а кому, как не священнику, в тот момент надо быть рядом с ними.

Угадывая будущее, он понимал, что ничего не может изменить. Но и оставаться в стороне тоже не смог. И сейчас, шагая по дороге, он сравнивал радостные лица юных крестоносцев с изредка показывающимся в прорези балдахина надменным лицом Стефана, думая, что это не ангел ведет за собой тысячи детей: тысячи обманутых ангелов несут на носилках загордившегося до небес обычного земного мальчишку.

Пекло солнце. Поднималась пыль. По обеим сторонам дороги начался лес. Поток детей растянулся на несколько миль.

– Тебе надо на рубаху крест нашить. Чтобы за милю было видно, что ты из парижского отряда. У меня есть чёрная материя, – предложил шагающий с Марией и Патриком мальчик с мечтательными глазами и длинными, как у девочки, ресницами по имени Басен, один из трех парижан, с которыми Мария познакомилась на пути в Вандом.

Может, Басену чем-то понравилась эта некрасивая худощавая девочка, а может, в нем сейчас просто было столько радости, что ее хватало на всех. Мария с благодарностью улыбнулась в ответ. Раньше она боялась мальчишек, при встречах с ними на улице ей приходилось слышать от них только: «Давно сдохла твоя мама» или «Дочь шлюхи» – к тому же каждый старался, чтобы его слова ударили как можно больнее, но теперь к ней относились совершенно по-другому.

Пошли перелеском. На одном из отрезков дороги монахи из какого-то находящегося неподалеку скита поставили на обочине длинные, сколоченные из досок столы. Прослышав о приближении детей, без всякого приказа сверху, исходя из простого человеческого милосердия, монахи выложили на столы все продукты, которые имели, оставили там даже мешки с мукой и проросшим зерном, а сами вернулись обратно в скит.

Возле столов сразу началась давка. Дети хватали всё, что подворачивалось под руки: хлеб, квашеную капусту, связки сухой рыбы, сохранённую в погребах прошлогоднюю тыкву. Когда к этому участку подошёл парижский отряд,