Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич
Век Екатерины читать книгу онлайн
Великая эпоха Екатерины П. Время появления на исторической сцене таких фигур, как Ломоносов, Суворов, Кутузов, Разумовский, Бецкой, Потемкин, Строганов. Но ни один из них не смог бы оказаться по-настоящему полезным России, если бы этих людей не ценила и не поощряла императрица Екатерина. Пожалуй, именно в этом был её главный талант — выбирать способных людей и предоставлять им поле для деятельности. Однако, несмотря на весь её ум, Екатерину нельзя сравнить с царем Соломоном на троне: когда она вмешивалась в судьбу подданных, особенно в делах сердечных, то порой вела себя не слишком мудро. Именно такой предстает Екатерина Великая на страницах повестей, составивших этот сборник, — повестей о выдающихся людях екатерининского века и их отношениях с правительницей, которая зачастую всего лишь женщина.
— Хорошо!
Приоткрыл глаза:
— Нешто последняя весна моя? Нет, не может быть…
— Что ты, дядюшка? — крикнул в спину ему племянник. — Отчего не едем?
— Едем, едем. Я ужо возвращаюсь.
Встретили их обоих в гимназии с неизменной подобострастной суетой, как встречают начальство на Руси и вообще в Азии: улыбаясь, кланяясь и произнося благодарности за оказанную честь. Оба разделись в кабинете директора, и профессор сам причесал Мишины вихры, вставшие дыбом после шапки. Похвалил:
— Вот теперь красиво. И не стыдно показаться на людях.
Сам он был, как положено, в белом парике.
Вышли из кабинета и пошли по длинному коридору-галерее: справа — окна, выходящие на Неву, слева — двери в классы. За дверями происходили уроки и лекции. Чуть поскрипывал паркет под ногами. Стукала палка Ломоносова. От столовой тянуло запахом свежесваренных щей.
— Нравится тебе? — наклонил голову Михаил Васильевич. — Тут учиться станешь.
— Да уж как не нравиться! — отозвался мальчик. — И во храме в Матигорах так не благоговеешь, как здеся. Настоящий царский дворец. Ты не сумневайся, дядюшка, я не опозорю тебя. И учиться стану изо всех сил, чтоб никто не посмел сказать, что племянник Ломоносова — дурень.
Усмехнувшись, дядя покивал:
— Я в тебе и не сумневаюсь, родимый.
В конференц-зале собрались инспекторы и учителя, дабы выслушать директора, появлявшегося нечасто, и к тому же познакомиться с новым учеником — Михаилом Головиным. Ломоносов усадил мальчика на стул в самом конце стола, сам же вышел к трибуне и обвел присутствующих глазами:
— Господа! Рад вас видеть всех в добром здравии. По отчетам и по бумагам знаю, что дела в гимназии и университете обстоят неплохо, вижу это воочию и весьма благодарен вам за такую работу. Что скрывать, недочеты есть, но не генерального свойства, их легко исправить. Следующим этапом будет расширение состава учеников и студентов. Велика Россия, а специалистов, грамотных людей — кот наплакал. По сравнению с Европой — просто смех. Да и то: их университетам — лет по триста-пятьсот! Нашему же — пятьдесят, а Московскому и вовсе нет еще десяти. Надо догонять, становиться вровень… Но, конечно, увеличивая число учащихся, не должны мы снижать качества учебы. Это тоже важная задача. И вполне решаемая. Наши ученики подрастают и становятся адъюнктами и профессорами. Нам за них не стыдно.
Говорил он не менее получаса, говорил бы и дольше, если б не почувствовал боль в ногах, и пришлось присесть. После небольшого обмена мнениями обратили взоры на мальчика. Он вскочил со стула взволнованный, поклонился и сказал, как ему велели:
— Есмь Михайло Евсеев сын Головин, об осьми лет, знаю письмо и счет и могу также рисовать и петь.
Все заулыбались приязненно, видя милого и смышленого паренька, смуглого, чернявого, чисто убранного, вежливого, с правильной речью. Тот добавил:
— А ишо умею спрягать латинские глаголы.
Модерах предложил:
— Вот и проспрягайте глагол esse[32].
Миша набрал в грудь побольше воздуха и скороговоркой выпалил:
— Ego sum, tu es, nos summus, vos estis. А ишо est и sunt.
Конференц-зал дружно зааплодировал, а спросивший Карл Фридрихович похвалил:
— Браво, браво, молодой человек. Сразу видна рука выдающегося учителя.
Ломоносов не возражал, чувствуя гордость за племянника. Кто-то высказал пожелание, чтобы Головин прочитал какие-нибудь стихи наизусть. Паренек ответил:
— Я люблю произведения дядюшки.
Все заулыбались опять, но экзаменуемый не смутился, а довольно твердо продекламировал:
Неправо о вещах те думают, Шувалов, Которые Стекло чтут ниже минералов, Приманчивым лучом блистающих в глаза: Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса. Нередко я для той с Парнасских гор спускаюсь; И ныне от нея наверх их возвращаюсь, Пою перед тобой в восторге похвалу Не камням дорогим, не злату, но Стеклу!Тут уж конференц-зал разразился такой овацией, о которой могли мечтать именитые театральные артисты. Ломоносов сидел довольный, благодушный и смотрел на маленького родственника с одобрением. Реплику бросил Семен Котельников:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})— Лично у меня нет сумнений: мсье Головин может быть зачислен в нашу гимназию.
И вокруг загудели: «Да, да, достоин!»
Михаил Васильевич всех поблагодарил за поддержку и закрыл собрание. Возле его стола собрались преподаватели, поздравляли мальчика с выдержанным экзаменом, в том числе и Константинов. Он сказал будущему тестю:
— У меня была лекция, и не смог поздороваться с вашим высокородием раньше. От души рад за Мишу.
— Миша молодец. Не ударил в грязь лицом. Ну, пойдемте все вместе — поглядим на комнатку, где ему предстоит обосноваться.
Не спеша поднялись на третий этаж. Ломоносов переставлял ноги тяжело, останавливаясь время от времени, чтоб передохнуть. Отдувался с шумом. Все почтительно шли за ним, отставая из деликатности на полшага.
Комната оказалась скромная, но с высоким потолком и большим окном, выходящим во двор. Три кровати, три тумбочки, стол и стул, на стене — крюки для одежды. Комендант общежития — хромоногий дядька с красноватым лицом поклонника Бахуса — говорил, слегка заикаясь, но внятно:
— Трое в комнате, как положено. Свечи выдаем раз в неделю да велим экономить, допоздна не жечь, а учиться в светлое время суток. Раз в неделю в баню. Чистоту инспектируем легулярно, вшей не допускаем. — Помолчал и добавил, обращаясь уже непосредственно к Мише: — Брать посуду, ложки-вилки из столовой запрещено. Ежели увидим — накажем. Вечером можно чаю попить — самовар ставим в ко-лидоре, сахар свой у кажного. Со своей кружкой приходить, ясно?
— Ясно, — прошептал Головин; он весьма оробел при визите в общежитие, осознав с определенностью, что не далее, как завтра дом покинет дядюшки и тетушки, заживет взрослой жизнью — с новыми, не домашними порядками, с новыми друзьями (или недругами?), с мальчиками-соседями по комнате (будут ли добры или злы, может быть, драчливы?), с коллективной едой в столовой, строгими учителями, строгой дисциплиной… Да, по выходным — посещать Ломоносова, ну а в будни, будни? Их-то много больше! Сможет ли привыкнуть, не сломаться, выдюжить? От подобных мыслей Миша пригорюнился, чуть ли не расплакался, неожиданно пожалев о родных Матигорах, отчем дворе, маменьке… Как они теперь далеко! Не помогут, не защитят, ничего не узнают о его печалях… И зачем он вообще приехал в этот Петербург?
Михаил Васильевич обратил внимание на его подавленность и спросил с улыбкой:
— Ну, чего нос повесил, гимназист? Не понравилось, что ли?
— Оченно понравилось, — без особой радости произнес парнишка, — лучше и придумать нельзя. Токмо отчего-то душа теснится, ибо никогда мы не ведаем, что нам предстоит.
Дядя взъерошил волосы на его макушке:
— Ничего, ничего, голубчик. Все устроится хорошо, уж не сумневайся. Опасаться глупо. Я-то для чего? Если что не так, сразу сообщи — мне ли, Константинову ли, мы вмешаемся и поможем.
Головин с чувством поклонился:
— Непременно, дядюшка. Благодарен тебе за всё. Ты ко мне несравненно добр.
— Ну а как иначе? Ведь родная кровь.
Возвратясь домой, оба долго и шумно делились с дамами впечатлениями о гимназии, общежитии и экзамене. Дамы поздравляли мальчика и желали ему успешной учебы, твердости характера, послушания и прилежности. Миша обещал. Вечер прошел в сборах к завтрашнему дню.
Ломоносов же, отправившись спать, долго не мог уснуть, все ворочаясь с боку на бок, вспоминал прошлые события — и недавние, и далекие, как он сам когда-то с обозом рыбы убежал из Матигор, чтоб учиться в Москве, как питался только хлебом и квасом в Славяно-греко-латинской академии (денег ни на что не хватало), а потом отправился в Петербург… Правильно ли сделал — и тогда, и после? Удалась ли жизнь?
