Борис Тумасов - Лжедмитрий II: Исторический роман

В Успенском соборе полумрак. От каменных плит и саркофагов у стен тянет холодом и тленом, а в вышине, под куполом, не ветер гуляет, святые шепчутся.

Шуйский в соборе один на один с угодниками — строгие лица, всевидящие очи.

— Господи, — выговаривают побелевшие губы, — отчего милостив ты к вору? Грешен я, кары достоин, но не лишай скипетра державного…

Гласом Божьим, добрым предзнаменованием виделся Шуйскому переход рязанцев. Он, государь Василий Иванович, Ляпуновых и Сунбулова пожаловал новыми селами и других рязанских дворян-переметов одарил щедро, в службу взял.

Вчерашним днем новая радость, воевода Крюк-Колычев привел в Москву смоленские и рязанские полки. Смоленские ребята зубастые на Москве похваляются: «Наши молодцы не бьются, не дерутся, а кто больше съест, тот и удалец».

Скрипнула соборная дверь, Шуйский оглянулся. К нему мелкими шажками направлялся патриарх Гермоген.

— Государь, отринь смятение, яви лик свой народу. Предстань перед воинством на белом коне и с мечом.

Князь Михайло Скопин-Шуйский в ночной рубахе до пят, опустив ноги на разостланную у ложа белую медвежью шкуру, зевнул, потянулся и легко понес молодое тело к заиндевелому оконцу. Подышал, потер пальцем по проталинке. Ну и денек! Ясный, морозный. Снег искрился, тихо, безветренно.

Верный челядинец помог князю облачиться, подал шубу и саблю. У крыльца Михайлу ждал застоявшийся конь. Увидев хозяина, скосил глаза, заржал призывно.

По Москве Скопин-Шуйский гарцевал, красуясь, чуял, из окон хором не одна молодая боярыня или боярская дочка им любуется. За городом пустил наметом. К войску князь Михайло подъехал первым из воевод. Потом появились Нагой, Туренин, Лыков, все в броне, приоружно.

Скопин-Шуйский уверен: бой предстоял большой и решающий. Царь согласился с ним, князем Михайлой, и другие воеводы не возразили: Мстиславскому и Воротынскому предстояло сдержать казаков в Заборье и охватить кольцом, не дать отойти, если побежит Болотников. А князю Дмитрию Шуйскому да воеводе Крюк-Колычеву и рязанцам Ляпуновым и Сунбулову против Красного села встать. Прокопий Ляпунов посулил уговориться с Пашковым, чтоб вслед за рязанцами покинул воров. Ежели в бою переметнется Истома с веневскими и каширскими дворянами к Шуйскому, не устоять разбойникам.

Себе Скопин-Шуйский оставил Болотникова. С ним намерился потягаться силой и воинским умением. И от предчувствия скорого сражения не ощущал князь Михайло боязни, наоборот, настроение было праздничное. Он не задумывался, отчего такое с ним, видимо, молодость и самоуверенность взыграли.

Стоят стрелецкие полки в напряженном выжидании. Вот вдали появилась темная полоса. Она надвигалась, переросла в огромное людское море. Окинул Скопин-Шуйский поле быстрым взглядом, и сердце вдруг стукнуло тревожно, от востока до запада и в глубину — всюду крестьянские ратники холопы в зипунах, сермягах. «Значит, правду сторожа донесла, тысяч до ста ведет Болотников», — подумал князь Михайло.

Но не только численность болотниковцев взволновала Скопин-Шуйского.

Приближались холопы молча, только и слышно, как шаркает множество ног и дышит людская громада. Может, в этом и уловил князь Михайло угрозу? Видать, знают холопы, что за землю и волю предстоит биться и многим в нее лечь доведется.

Недвижимо царево войско. Князь Михайло не велел начинать первыми, пусть холопы полезут на рожон, и тогда их встретят огневой наряд и пешие стрельцы, а конным боярам с челядью доканчивать воров.

В руках у царских пушкарей горят фитили, ждут команды стрельцы, а на них грозно катится мужицкий вал, вот-вот захлестнет.

Поднял руку воевода Михайло, но, опередив его, грянул огневой наряд болотниковцев. Упали первые ядра, и нарушился строй стрельцов.

Заиграли рожки, и, оставив в засаде воевод Нагого и Лыкова, Скопин-Шуйский с Турениным повели полки. Князь Михайло глазами по противнику шарит, надеясь увидеть крестьянского воеводу.

Сошлись ратники грудь с грудью, зазвенели топоры, лязгнули сабли, началась беспощадная сеча. Упали первые убитые и раненые, заалел снег от крови. Только и сделали царские пушкари первый выстрел, подняли их холопы на рогатины.

Дрались яростно и те и другие, не знали пощады. Врубился Болотников в самую гущу, зычно подал голос:

— Кру-уш-и-и!

Ему вторили:

— На сло-ом!

— Держись! — шумели стрельцы и наседали с новой силой.

Качнулось крестьянское войско, попятилось.

«Пора Межакову в дело вступать», — решил Болотников и подал знак. Но Межаков и сам разглядел, что пора. Поднялся в стременах, махнул рукой. С визгом, леденящим кровь, понеслись казаки. И тут же тронулся засадный полк Скорохода.

Теперь дугой изогнулись стрельцы. Видит князь Михайло, могут не устоять. Но в самый раз Нагой и Лыков от Данилова монастыря подоспели, и снова перевес на стороне Скопин-Шуйского и других царских воевод.

Артамошка Акинфиев крикнул зычно:

— Ребятушки, расступись!

И как накануне боя уговорились, расступились ватажники. В упор картечью ударили по стрельцам болотниковские пушки. Смешались синекафтанники, а ватажники их вилами и рогатинами колют, колотят дубинками и шестоперами, из пищалей расстреливают.

Рубится Иван Исаевич, а у самого нет-нет да и мелькнет мысль: как там у Пашкова и Беззубцева? И не знает Болотников, что меньше часа минет, как в самый разгар сражения предаст Истома, а воевода Дмитрий Шуйский кинет полки на подмогу Мстиславскому и Воротынскому. Окружат царские воеводы Заборье плотным кольцом, и не прорвется атаман Беззубцев, возьмут казаков в плен…

Долго и без перевеса бьются холопы и стрельцы. Теперь Скопин-Шуйский уже не уверен, кому достанется победа, храбро сражаются болотниковцы. Кинул князь Михайло в бой конных бояр с детьми боярскими, и те с криком: «Секи холопов!» — надавили в самый центр.

— А, подлое отродье! — выругался Болотников. — Гляди, вот он и наши главные недруги! Неужели уступим им, чтоб снова ярмо холопское надеть?

Ударили мужики новым прорывом, а Болотников отыскал глазами Скорохода, шумит:

— Митя, нут-ко, нажми Нагому под левую лопатку, охватывай крылом сучьих детей!

— От Красного новая вражья сила подступает! — послышался тревожный голос Акинфиева.

— Князь Мстиславский идет! — кричит Тимоша.

Болотников в стременах поднялся:

— Встречай царского воеводу, Артамошка!

Акинфиев в ответ:

— Иван Исаич, Пашков к Мстиславскому переметнулся.

Возле Болотникова Андрейко очутился.

— Мчись к Межакову, Андрюха, пускай пять сотен донцов повернет на Пашкова.

Выставив пики, понеслись казаки на дворянских ополченцев Истомы Пашкова.

— Коли переметов-отступников!

— Смерть дворя-анам!

Кончался день, затихла битва. Заиграли трубы, отошли царские полки.

По темноте отвел Болотников войско в Коломенское. Наводнили село мужики, возбужденные, шумливые, костры жгли, победами своими похвалялись.

В съержей избе Иван Исаевич собрал начальных людей, говорил, хмурясь:

— Не одержали мы седни победы от измены дворянской. Нам бы ранее предугадать, что затаил Пашков, а мы недоглядели. — Покачал головой. — Я о чем думаю, други-товарищи, теперь, когда Истома к Шуйскому переметнулся, нам от Москвы отойти надо и снова готовиться.

Тихо в съезжей избе, слушают атаманы и есаулы своего воеводу, не перебивают.

— В Коломенском нам засиживаться не следует, пробиваться будем, покуда силы есть. Завтра изготовимся и в ночь ударим. Пушки на коней навьючим, зелье огневое и съестное на сани грузить, а в Заборье к Беззубцеву пошлем сегодня сотника Зиму и есаула Кирьяна, пускай запорожцы на Серпухов пробиваются… Тебе, Акинфиев, нам отход прикрывать. Держись до полуночи — и за нами вслед. Стрельцы до утра вдогон не пойдут, а мы к тому времени от них оторвемся.

День начался тихий, морозный. Загрохотали царские пушки. Ядра прошивали лед, разбивали возы с обмерзшим сеном. Им отвечали пушки болотниковцев. Пошли на приступ стрелецкие приказы. Их встретили стрелами и огнем пищалей. Откатились стрельцы, затих бой.

К обеду загудели трубы, тронулись стрелецкие приказы, а с ними бояре с детьми боярскими.

— Гляди, мужики, дети боярские от Москвы-реки напирают! — зашумели коломенские.

Появился Болотников, крикнул:

— Подтаскивай пушки, в картечь их! Пали зельем, отражай приступ!

И снова отступило царское войско. Быстро сгущались зимние сумерки. Надев шубу и шапку, Иван Исаевич с Андрейкой вышли из избы. Крестьянские полки изготовились к прорыву.

К Болотникову подошли атаманы и есаулы.

— Раздвигай возы, начнем. Наперед пустим пищальников, а следом казаки Межакова проход расчистят, войско пропустят. Ты, Акинфиев, в заслон станешь. Не возрадуются наши враги, настанет час, потрясем московских бояр…