Овидий Горчаков - Если б мы не любили так нежно

— Что, уже соскучился по родине? Да ты не смущайся. Здешние волки, и те стремятся вернуться в свое логово. И я, старый волк, еще в Лондоне добрался до карт в книжной лавке и бегло подсчитал, приблизительно, конечно. Потом в Варшаве зашел в книжную лавку. Наизусть помню: от Эдинбурга до Лондона — около четырехсот миль. От Лондона до Скагеракка — 550 миль. От Скагеракка до Данцига — 400 миль. От Данцига до Варшавы — 200 миль. От Варшавы до Смоленска — 500 миль. Итого? Сколько, школяр-недоучка?

— Боже мой! Две тысячи пятьдесят миль! — сдавленным голосом ответил недавний абердинский школяр.

В эту минуту он вдруг понял, что обратного пути в Абердин, к матери, к Шарон, к Шотландии, у него практически нет!..

Дуглас похлопал его по плечу и сказал сочувственно:

— Не горюй, парень. Все в руках Божиих. Не горюй, племяш…

— А я и не горюю, — борясь с отчаянием, бодрился наш герой. — Выходит, я ушел из нашего домика в Абердине дальше, чем Томас Лермонт, когда он вторично отправился на волшебный остров Авалон, дальше, чем мой дядя Питер в Данциге. Я всегда мечтал о путешествиях, завидовал Ролли, Дрэйку, отцу…

— Отец твой, — улыбнулся дядя Дуглас, — совершал путешествия вдвое дальше, чем мы с тобой, — из дома в Америку. Но ничего, у тебя все еще впереди.

Джордж бродил по левому, нагорному берегу, где стояла крепость Белая, и по правому, северному берегу реки Общи, где стоял, строился посад на широком лугу, осматривал старые и новые укрепления, но мало что мог понять из истории города, в который забросила его на заре юности судьба, хотя с самого начала он сердцем почувствовал, что Белая и есть город его судьбы, ворота в незнаемое. Только одно было ясно — что этот пограничный город имел, как и шотландские пограничные города, долгую и кровавую историю. Но молчали затравеневшие большаки на Ржев, на Псков, на грозную Москву. Пустовал, увы, и смоленский шлях, словно забыли их и там, и в Варшаве.

Только через годы, когда спалил он не одну свечу с Пименом в тайном книгохранилище под Кремлем, узнал Джордж историю крепости Белой. В древности, возможно, еще до того, как рыцарь Лермонт переплыл в XI веке Ла-Манш, построили русичи на берегу реки Общи город по названию Богородицы, увидев Божие знамение в том, что лес, заготовленный ими для постройки города на реке Белой, в вешнее половодье весь снесло вниз по течению в заводь на реке Общи, и вот там-то порешил народ городить город Белый, ставший потом крепостью Белою. Принадлежал город смоленским князьям, но после смерти князя Ивана Александровича Литва во главе с Ольгердом нахлынула, захватила Белую вместе со столь же древним Ржевом и Мстиславлем, и только в конце XV века взвился над крепостью стяг Великого князя Ивана III, первого самодержца Московской Руси, покончившего с владычеством Золотой Орды, покорившего господина Великого Новгорода и в походе к заветным балтийским берегам бросившего дерзкий неслыханный прежде вызов Литве и Ливонии.

Продолжая дело его, Василий III, отец Ивана Грозного, на следующий год после кончины Ивана Калиты послал в 1505 году князя Лобана-Ряполовского укрепить Белую, захватил Псков. Но в 1508 году поляки взяли Белую и сожгли ее — это было при короле Сигизмунде II.

Жгучее любопытство двигало Джорджем, когда он стремился узнать в Белой ее историю от ее жителей. Его, школяра и потомка рыцарей, наизусть знавших всю историю не только своего рода, города, замка, своего народа, поражало, что среди бельчан, несомненно, любивших свою русскую родину и готовых, пожалуй, на смертный бой за нее против ее врагов (ненависть к ляхам сочилась из них, подобно поту, из всех пор). Конечно, все они были почти поголовно неграмотными, но ведь были уже у них песни, баллады, сказания, заменявшие им грамоту, с коей приходит национальное самосознание, столь развитое у шотландцев. Он пошел в Троицкую церковь к попу — поп был круглосуточно пьян не первый год, и ничего вразумительного Джордж от него не добился, хотя заросший бородищей попище вдруг тонким голоском пропищал:

— Одно ведаю, немчик, что была крепость Белая русской и быть ей русской!

Пошел к купцам русским, отчаявшись найти грамотея средь духовенства, но и купчины, обиженные игом ляшским, только кряхтели, глазами бегали, самогон подносили зело вонючий.

— Да нешто мы ученый народ! — каялись. — Дело наше купецкое. Слыхивали токмо, что отродясь была Белая надежной крепостью великих князей московских!

А литовцы и поляки твердили вслед за своим комендантом:

— Как белеет ожел бялый на красном нашем прапоре, так и крепость Белая белела и будет белеть на границе нашей, пока течет в жилах польских алая кровь!

Лет сто реял флаг московских великих князей над Белой, пока в 1608 году не признала крепость Тушинского вора, поверив его прелестным письмам. Но тут же передал Лжедмитрий Белую вельможному пану Олесницкому. Так бельчане оказались на стороне врагов в тот страшный для Московской Руси и для будущей России смутный год, когда Михайло Шеин поди один твердо стоял против ляхов за Москву и за Россию, тогдашнюю и грядущую…

В середине лета 1609 года воеводы Царя Василия Шуйского князья Барятинский и Ададуров с боем взяли Белую, и город сколотил и выслал дружину на помощь тогдашнему народному любимцу, надежде Руси, молодому и удалому князю Скопину-Шуйскому. Но ляхи, узнав о слабой обороне Белой, захватили с налета и крепость и посад и смогли удержаться в нем под началом велижского старосты против Скопина-Шуйского с русским войском и немецкими наемниками.

Вскоре Скопин-Шуйский погиб, пал Царь Василий Иванович Шуйский, а братья его князья Дмитрий и Иван были отправлены из Москвы в Белую, а оттуда в Варшаву с бывшим Царем Московии, постриженным в монахи.

Можно сказать, что в те времена крепость Белая была воротами поляков и литовцев в Московию и воротами русских в Польшу и Литву.

И в жизни Джорджа Лермонта Белой суждено было стать воротами. Воротами в обе стороны.

В тот мирный день какой-то особенный, коварный, обманчивый покой разлилися по всему Пограничью с чуткой тишиной и ясной прозрачностью в воздухе. Лермонт точил клеймор своего рыцаря, когда Огилви подошел к нему вместе с Дугласом.

— Точи! Точи! — улыбнулся Огилви. — Завтра у нас будет баталия с местным Робин-Гудом, хитрым и сильным врагом.

— А кто этот Робин-Гуд? — спросил Джордж, услышав имя своего любимого героя, которого бедняки чтили пуще всякого святого не только в Англии, но и в Шотландии.

— Белаш! — ответил Дуглас. — Русский разбойник. Много крови попортил он и русским, и польским воеводам. Он в великую Смуту у русских вместе с казаком по имени Болотников ходил на Москву, воевод бил, а после гибели этого Болотникова и его первого соратника, самозванца, выдававшего себя за князя Горчакова, в осажденном Смоленске главному воеводе Шеину помогал, но московские бояре не помиловали его, не простили ему прежние дела и казнить хотели, но он убежал в смоленские леса и с той поры ворует и озорует в Пограничье вроде нашего Армстронга, но трогает только богатых. У него в ватаге и русские, и поляки…

— А разве мы подряжались польскому королю его же подданных убивать?

— А как же?! — расхохотался Огилви. — Святой долг солдат удачи — за королевские деньги защищать Его Величество от соседних монархов и от своего собственного народа!

— Разве так? — растерянно спросил Джордж Дугласа.

— Молод ты еще, — вздохнул Дуглас. — Всегда было и будет так.

Рыцари пошли дальше, а Джордж с отвращением и ужасом поглядел на меч и оселок и в сердцах швырнул их на траву, уже покрывшуюся матовым налетом вечерней росы.

Стоя на стене с заряженным мушкетом, Лермонт наблюдал за заходом солнца, опускавшегося за бесконечными лесами. Чужая, враждебная земля. За каким золотым руном приплыли в эту варварскую страну продажные аргонавты? Не ждет ли их такой же крах, какой постиг сэра Джеймса Лермонта на острове Люиса?

Прошел месяц, другой. Джордж Лермонт стоял на часах и первый заметил московитов и громким криком возвестил со сторожевой башни о подходе врага.

— К оружию! — громовым голосом скомандовал Дуглас. — Мы будем биться с русскими варварами, как великий Галкак, вождь наших предков, дрался против римлян.

По дедовскому обычаю Дуглас прочитал перед вылазкой краткую молитву, заклиная Господа непременно принять сторону короля Сигизмунда III и его верных наемников… Подскакав к противнику, рейтары по команде Дугласа резко остановили коней, выстрелили по противнику из заряженных мушкетов и пистолей, а затем выхватили свои шкотские клейморы и польские корды.

Успеху первой атаки помогла засечная линия, которой по умному приказу Дугласа защитники крепости и посада топорами и пилами оградили почти всю Белую поваленными соснами и елями. К сожалению, эту работу не удалось закончить…