Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача - Аркадий Александрович Вайнер
Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача читать книгу онлайн
В 70-е годы ХХ века классики русской литературы братья Вайнеры, авторы знаменитейшего романа «Место встречи изменить нельзя», встали на опасный путь: желая служить истине в стране с тоталитарным режимом, они создали антисоветскую дилогию «Петля и камень в зеленой траве» и «Евангелие от палача». В книгах были затронуты две максимально запретные темы: оставшиеся без возмездия злодеяния «органов» и «еврейский вопрос». Герои романа «Петля и камень в зеленой траве» — Суламифь и Алеша, ее возлюбленный, сын одного из руководителей МГБ. Судьбы их семей переплетаются самым удивительным образом. В романе присутствует и трагическая история любви, и увлекательное расследование с погонями и открытиями. Действительность, пусть уже и в относительно «вегетарианское» время, губит любую живую жизнь, всех, кто так или иначе не вписывается в убогие советские стандарты и хочет непозволительного — свободы… В центре романа «Евангелие от палача» — Павел Хваткин, харизматичный антигерой, который ловко плетет убийственные заговоры, но сам находится в плену страстной тяги к женщине, чью жизнь и семью он безжалостно разрушил… В 1970-е годы отставной, но еще совсем не старый полковник МГБ Хваткин по-прежнему на коне. «Я хочу победить в жизни», — говорит он. Память временами выбрасывает его из благополучного настоящего в кровавое минувшее. Мы видим его жизнь изнутри, его же глазами. И вот «благая весть» от палача: стихия людей, которые без колебаний ломают чужие судьбы, — страх. Они его порождают, им питаются и понимают только этот язык. Слова милосердия и любви им неведомы, недоступны. Их жизнь тоже искалечена. Но это не делает их менее опасными…
— Ложись, — сказал я и подвинулся на кровати, а она смотрела на меня искоса, и в глазу ее, налитом темнотой, прыгали алые блики от уличного зарева. Непонятно было: косится она на мои сапоги, или прислушивается к яростному пыхтению дегенерата за стеной, или хочет сказать что-то важное.
Я взял ее за руку и потянул к себе, а она оттолкнула меня и быстро сказала:
— Я беременна!..
Это был выкрик отчаяния, вопль гибели, признания в окончательном несмываемом позоре. А для меня — радость, нежданная сладостная награда за только что найденную великую идею. Теперь-то уж, с младенчиком, — куда она от меня денется?
И с радостью, искренней нежностью, с огромным желанием — привлек ее к себе, крепко, сильно и шепнул ласково:
— Спасибо тебе! Прекрасно! Я так рад…
А она отпихивалась от меня ладошками, будто оглохшая, вся напряженная, развернутая к стене, словно ее волновало мучительное сопение и жуткие рыдальческие вскрики кретина за стеной гораздо больше, чем мои слова. И бормотала судорожно:
— Ничего не прекрасно… Ничего не будет… Я сделаю аборт…
Я обнимал ее, сильно и нежно, любимую мою, девушку с начинкой, невестушку с пузцом, ты, Майка, уже жила там — махонькая, с хренову душу, крошечная, но ты уже жила, и я смеялся от счастья, и целовал твою муттер, и приговаривал:
— Какой аборт? У нас аборты, слава богу, запрещены… У нас аборт — грех, грех великий перед Богом, а главное — перед товарищем Сталиным!..
— Все равно!.. Сделаю!.. У нас есть знакомые… Я не хочу ребенка… — И в яростной ее скороговорке была ненависть к тебе, Майка, еще не родившейся, ни в чем не повинной, ненависть, перенесенная с меня на тебя.
А я похохатывал, и притягивал к себе все крепче, и раздевал уже, объясняя неторопливо:
— Нельзя аборт делать. Это уголовное преступление. Предусмотренное статьей сто сорок «б» Уголовного кодекса. Статья так и называется — «букашка»… Это каждая совгражданочка знает, срок наказания — до трех лет лагерей.
— Мне безразлично… Пускай тюрьма… только не это…
— А ты об отце подумала? — ласково увещевал я. — Сильно он возрадуется, узнав, что ты пошла на каторгу! А мать что здесь будет делать? Не-ет, ты об этом думать забудь.
Радостно, ярко, как огненный сполох в ночи, закричал в соседней комнате кретин и чем-то там загремел, заскрипел, застучал.
А я трясущимися руками стягивал с Риммы белье и жадно гладил ее молочно-белые плечи, дыбком торчащие холмики грудей, целовал, теряя сознание от наслаждения, шелковую складочку под животом и черный треугольник ее лона — сладостный парусок, темный кливер, туго надуваемый жарким ветром моей похоти.
И снова завыл, засопел, заскрипел кретин, и я чувствовал, как это животное испускает мощный ток половой свирепости, и почему-то это мне было не противно, будто он заряжал меня своей бессмысленной темной силой, и я уже натянул на себя Римму, и раскаленное блаженство стало поднимать меня волной, и тут раздался пронзительный крик Дуськи Шмаковой:
— Господи!.. Господи — чё деется-то?! Сережка мать свою трахает!.. — И снова отчетливо, ясно, потрясенно: — Шмаков, да ты глянь! Придурок Аниску гребет!!!
Торжествующий рев кретина, вопли Дуськи, вялое бормотание ее мужа: «Уходи, уходи, нас не касается…», смертельно-перепуганное молчание Фиры, вырывающаяся из-под меня Римма, рыдающая, захлебывающаяся криком:
— Ты… ты… ты!.. Это ты… вы… вы… всех людей… Так же… Мамочка родненькая… погибли мы… погибли мы все…
Не дал я ей вырваться — никогда не была она мне вожделенней и слаще, чем в ту кошмарную минуту, под страстный горловой рев безумного урода, в сочащемся сквозь сизое окно багровом свете далекого пожарища, в ощущении моей небывалой силы.
Римма горько плакала, стонала и судорожно шептала:
— Скоро… скоро… погибнем мы все…
А я ласкал ее и говорил уверенно:
— Будущее принадлежит позжеродившимся.
Слова змея-искусителя.
Но она металась по мокрой подушке, рвалась и твердила:
— Здесь нет будущего… Здесь жизнь пошла вспять…
И мне было ее немного жалко, как серебристого ночного мотылька, который родился в сумерках, и всего срока ему отпущено до зари, и оттого он уверен, что жизнь — это тьма, это ночь, и предчувствует, что для него эта ночь — вечность.
Страшно ревел, ликовал, счастливо взвизгивал и сопел кретин. Всю ночь.
Проклятый безумец!
* * *
Все проходит. И та ночь прошла. И бездна лет утекла. До сего дня, когда проснулась во мне ядовитая фасолька по имени Тумор. И предстоит встреча с Мангустом. А я уже побрился. Трещит, разрывается телефон. Марина шипит из коридора:
— Тебя Майка спрашивает…
Все, надо собираться, надо ехать. Язык пересох, опух, зашершавился. Выпить необходимо. Скорее.
Боль в груди тонко звякнула и екнула, ухнула, заголосила во мне, проснулась, выпросталась из обморочного забытья той далекой страшной ночи.
Тумор. Фасолька лопается, прорастает во мне стальными створочками.
Мангуст против фасольки. Оба — против меня.
Натянул я на себя свежую сорочку и как-то равнодушно подумал, что вдвоем-то они могут, пожалуй, меня одолеть.
Марина назло мне включила на всю мощь радио. Родина-мать призывала молодежь быть ее строителями, украшателями и защитниками.
Исполать вам, добры молодцы!
От Аниски Булдыгиной — большой привет.
Родина, маманя дорогая!
Глава 12
«Пропасть»
Я думал, что Майка будет проситься на встречу. А она сказала:
— Магни велел назначить время и место для разговора. Ему все равно…
Магни. Ай да Магни! Мангуст. Маленький зверек, который рвет глотку гремучим змеям, наповал их душит. Посмотрим, посмотрим на тебя в работе, маленький Магни.
— Молчишь? — сердито спросила Майка. — Выдумываешь что-нибудь?
— А чего мне выдумывать? Давай часа через два. Ну, допустим, в пятнадцать.
— Хорошо, я передам Магни. А где?
— Где?.. Где?.. Дай-ка сообразить, — вроде бы озаботился я, хотя думать мне было не о чем.
Мне, как и Мангусту, время встречи было безразлично. А место — вот как раз место могло быть только одно. Показывали у нас такой детектив гангстерский — «Место встречи изменить нельзя». Так вот, будто нарочно для нас с Мангустом придумали: наше место встречи менять нельзя, в смысле — мне нельзя. Мы с Мангустом можем встретиться только в одном месте.
— Слышь, дочка, скажи этому своему, как его там, Мангусту, что ли…
— Его зовут Магнус Теодор!
— Ишь ты! Во дает! Ну я-то
