Cага о Бельфлёрах - Джойс Кэрол Оутс

— О да, все Бельфлёры ополчились на меня! — рассмеялась Лея. Сами грозные Бельфлёры с Лейк-Нуар!

— И Делла.

— Делла? Это ложь! — гневно сказала Лея.

— По словам моей матери…

— По словам твоей матери! Им что, нечем заняться, этим спятившим старухам, только бы сидеть и перемывать мне кости!

— Ты расстраиваешь Джермейн своим постоянным вниманием, возней, даже твой взгляд порой… — говорил Гидеон, все еще спокойно, — такой взгляд напугал бы и меня!

Лея коротко, презрительно фыркнула.

— Тебя? Ну надо же!..

— Я вовсе не хочу сказать, что она не любит тебя. Конечно, любит. Она такая чудесная девочка, и обожает тебя… Но в то же время, Лея… Ты действительно не понимаешь, о чем я говорю?

— Нет.

— Правда не понимаешь?

4 — Я же сказала — нет.

— Твоя одержимость, почти болезнь…

— Одержимость! Болезнь! У тебя от твоих полетов в голове помутилось, ясно? Там, в небе, ты совершенно один и можешь предаваться своим эгоистичным, злобным мыслям безо всяких помех! Конечно, матери приходится любить дочь за двоих: ведь ее отец не испытывает к ней никаких чувств!

— Лея, это абсурд. Перестань.

— Тогда, может быть, спросим ее?

— Лея.

— Вот она сидит рядышком и притворяется, что ничего не слышит, погляди! Давай-ка спросим, как она думает, папочка любит ее? Или мамочка — единственный человек на всем свете, который ее любит?

Но Джермейн не поднимала голову. Теперь она начала рисовать красную полоску.

— Представь, что тебе нужно выбрать, — ласково сказала Лея. — Выбрать между папой и мамой.

— Лея, не надо…

— Джермейн, — продолжала Лея, трогая девочку за плечо, — ты меня слышишь? Ты понимаешь? Представь, что просто так, в шутку, тебе нужно выбрать. Папа или мама.

Но маленькая девочка не смотрела ни влево, ни вправо. Она сидела, согнувшись над своей раскраской и прикусив от старания нижнюю губку.

— Оставь ее, Лея, — сказал Гидеон и потянулся, чтобы взять ее за руку в желтой перчатке. — Пожалуйста, успокойся. Это не в твоем духе.

— Но это же просто игра, пойми! — сказала Лея, вырывая свою руку. — Дети обожают игры — у них потрясающее воображение, они придумывают целые миры! Но откуда тебе-то знать, ты ведь давно открестился от своих детей. Итак, Джермейн, скажи нам — наклони голову влево или вправо, кого из нас ты бы выбрала. Если бы пришлось. Если бы надо было выбрать, с кем из нас тебе жить всю оставшуюся жизнь.

Лея, в самом деле! — взволнованно сказал Гидеон. — Вот об этом я и толкую.

— Джермейн! Почему ты делаешь вид, что не слышишь?

Но девочка и правда не слышала.

Она продолжала рисовать, и даже когда красный карандаш сломался, она просто взяла обломок побольше и продолжила, не поднимая глаз.

Радуга стала уже очень широкой, просто огромной, она накрыла и дом, и сарай — весь мир.

— Ты ее расстраиваешь, — сказал Гидеон. — Вот о чем я говорю.

— Это ты начал, а теперь испугался, прошипела Лея. — Боишься, что она выберет не тебя.

— Но ей не нужно никого выбирать — как все это фальшиво, мелодраматично…

— Да кто ты такой, чтобы рассуждать о фальши! — рассмеялась Лея. — Кто угодно, только не ты!

— Напрасно я завел этот разговор, — в сердцах сказал Гидеон. — Благополучие Джермейн для тебя явно не главное.

— Конечно, главное! Конечно! Я сейчас даю ей право выбора, даю шанс, который есть далеко не у каждого ребенка. И каков же твой выбор, Джермейн? Просто наклони голову…

— Хватит, Лея. Ты же понимаешь, что вредишь ей. — Джермейн!

— Если хочешь, я велю шоферу остановить машину и выйду. Я могу поехать с родителями. Я готов оставить тебя в покое…

— Джермейн! Почему ты притворяешься?

Лея нагнулась и заглянула в личико дочки. И увидела, с каким упрямством девочка уставилась на рисунок: она не собирается смотреть на них.

— Плохая девочка! Какая плохая девочка, притворяется, что ничего не слышит! — сказала Лея. — Это как если бы ты солгала мне. Это то же самое, что ложь…

Но дочка ее не слышала.

Она выбрала новый карандаш, белый, весь запачканный и начала замарывать радугу быстрыми, жирными, неряшливыми линиями.

Позже, когда они остались одни, Лея склонилась к Джермейн и крепко схватила ее за плечи. Какое-то время она молчала, настолько была взбешена. Тонкие паутинки на ее лбу превратились в складки; лицо покрылось пятнами негодования. Теперь Джермейн невольно видела, насколько поредели волосы матери: сквозь них просвечивал череп, и выглядел он как-то чудно, весь в неровностях, словно кости срослись неправильно, и один слой наползал на другой. Перед ней была изможденная женщина, ни капельки не красивая, даже в этом желтом платье с ниткой жемчуга на шее…

— Джермейн — эгоистка! — произнесла Лея и встряхнула девочку. — Эгоистка! Злюка! Предательница! Поняла? Вот ты кто!

Пруд, который исчез

Но где же, волновались все, наш бедняжка Рафаэль?..

Этого хилого ребенка с бледной, вялой кожей, со скрытным и печально-ироничным выражением лица — сына Юэна (не может быть, что это мой сын, что это Бельфлёр!) — тем летом видели всё реже и реже, пока наконец в одно прекрасное утро не обнаружилось, что он…пропал.

Рафаэль! — кричали все. — Рафаэль!

Где ты прячешься?

На семейных приемах он всегда был рассеян и скучал, а еще чаще отсутствовал (к примеру, он не поехал на свадьбу Морны), так что прошло несколько дней, пока кто-то не хватился его. Да и то только потому, что одна из служанок со второго этажа сообщила Лили, что кровать мальчика пустует уже третью