Преодоление - Валерий Игнатьевич Туринов

крупно поссорился с Гонсевским. Поссорил же их Бартош Рудской, который доносил Гонсевскому на него, на Павла, цеплялся к нему… Дело приняло опасный оборот, так как за Хмелевского встал весь полк Зборовского, гусары которого собрались было уже побить Рудского и Гонсевского… И Хмелевский, опасаясь Гонсевского, перешёл на сторону русских, в стан Трубецкого… И сейчас он выдал его, Заруцкого! И кому? Трубецкому! И казаки в стане Трубецкого возмутились на него, на Заруцкого!.. «Сам-то Трубецкой не пошёл бы на такой разрыв с ним, с Заруцким!»… «Шальной – вот и бегает!» – мелькнуло у него о Хмелевском и вообще о таких, как тот… «А свалил я всё же его! Прошку-то!» – без прежней злости вспомнил он Ляпунова. Тот навсегда исчез из его жизни. А теперь настал черёд и ему убираться отсюда, из подмосковных таборов. Он понимал, что ему нельзя оставаться при царе, в Москве, при тех же боярах. Понимал, что те, как только всё закончится, выйдут из осады и снова встанут впереди всех, в той же думе, в Москве. Понимал он также, что они очень скоро примутся и за него, за его боярство, скинут его, сошлют куда-нибудь на службу, в далёкую крепостишку. И там он подохнет, как в клетке, в которой всегда будет что пожрать и выпить… «И девка будет на всякий день!» – со злостью подумал он о порядках в Москве, где не было места ему, как понял он это недавно. Не было места и ни его казакам, ни степнякам… «Как тому же Ураку!» – вспомнил он Урусова. Тот так и затерялся где-то среди кочевников, в степях… И тот же Трубецкой, в каких бы ни был он с ним в приятельских отношениях, бросит его, когда дело дойдёт до собственной шкуры. Да и сам-то Трубецкой едва ли устоит против тех, что сидят сейчас вместе с поляками в Кремле… «И ведь до сих пор ждут Владислава! Хм!» – усмехнулся он на удивительно тупое упорство московских бояр, засевших в Кремле…

Но с Трубецким он всё же увиделся этим вечером. Что-то подтолкнуло его на это. Приехал он в его стан вместе с Бурбой.

Князь Дмитрий был на коне, метался по стану, стараясь удержать казаков, которые покидали его, уходили вместе с Заруцким. Увидев же его, он подскакал к нему.

– Иван, ты что дуришь! Ты же уводишь чуть не половину моего войска! – гарцуя на коне, с запальчивостью набросился он на него.

По его шлему, латам хлестал мелкий дождик. Сыро и зло было кругом.

– С кем Москву-то очищать от поляков?

– А ты ещё хочешь очищать её?! – ехидно спросил Заруцкий его.

– Ходкевич на подходе! – чуть не застонал Трубецкой, видя развал войска тут, под Москвой.

Он считал себя здесь первым. Его правительство признала «вся земля». Вон и грамоты идут со всех сторон на его имя как государя «всей земли». И вот теперь это – уход Заруцкого… Он ужаснулся, когда увидел полупустым свой табор. Многие из его казаков тоже увязались за Заруцким.

– Не горюй, князь! Обойдёшься! Вон к тебе идёт Пожарский! Вместе справитесь с поляком! – насмешливо посоветовал Заруцкий ему.

В конце этой злой перепалки, вот-вот готовой перейти в ссору, у него появилась жалость к Трубецкому. Сколько он с ним уже? Да уже пятый год! Что только не перетерпели вместе!.. И сейчас он глядел на Трубецкого с каким-то необычным для него тёплым чувством. Тот стал ему так же близок, как Бурба. И он под странным для него самого порывом подвернул к нему коня, подъехал и дружески похлопал его по плечу.

– Мне жаль с тобой расставаться, князь Дмитрий! Жаль! Поверь! Но что поделаешь! Нет мне тут больше места!.. Нет!

Мокрые усы у Трубецкого печально обвисли. И он стал похож на одинокого старого пса, брошенного на дворе, покинутом людьми.

На мгновение у Заруцкого мелькнула было мысль предложить ему уйти вместе, всеми таборами. Но потом он отказался от этого, зная князя Дмитрия, его неспособность на какой-либо решительный шаг. Да и что потом с ним делать? Таскать за собой и ждать, когда он качнется обратно к боярам? А те непременно станут уговаривать его перейти на их сторону… А его-то, Заруцкого, никто уговаривать не будет. Чужой он для них, чужим был, таким и остался.

«А шут с ним!» – развеселился он, с чего-то залихватски, по-мальчишески, выкрикнул: «Ы-ыхх!» – наддал коню по бокам и пустил его вскачь по вытоптанному табору, сиротливо выглядевшему без шатров и палаток.

Жизнь впереди была с опасностями, но и нова. Вот это было по нему. За ним пустил вскачь коня и Бурба. Ветер издали донёс до них крик Трубецкого, но они уже не расслышали, что тот кричал.

* * *

Они ушли из подмосковных таборов этой ночью, как и было решено. Он увёл за собой почти половину казаков. Основное его войско двинулось прямой дорогой на Михайлов. Он же с Бурбой и сотней казаков направили коней на Коломенскую дорогу. Они пошли правым низменным берегом Москвы-реки, поросшим кустами и лесом.

– Тук-тук-тук!.. – прошёлся стукоток по берегам Москвы-реки…

Затем они пересекли Северку, её топкие берега, уже перед самой Коломной.

А вон и Коломна, крепость…

«Пожалуй, высотой саженей восемь», – мелькнуло у Заруцкого. Сейчас он невольно прикидывал её достоинства как крепости. Выдержит ли осаду…

Высокие каменные стены, с зубцами, даже издали смотрелись внушительно. А уж тем более вблизи. Взять такую крепость, в две версты в окружности, с четырнадцатью башнями, и каменной стеной пяти аршин толщиной, было не так-то просто.

Да он и не стал бы брать её. Её бы сдали ему сами защитники.

«Умно!» – одобрительно отметил он, что строители заложили всего трое ворот: Спасские, Ивановские и ещё Косые… «Почему Косые-то?» – подумал он ещё тогда, когда был здесь впервые. С тех пор он так и не ответил на этот вопрос… «Да, государевы люди строили на совесть!» – заскребла его зависть к государевой власти на Руси.

В Коломне их никто не ждал. Они нагрянули внезапно.

– Что, что случилось-то?! – воскликнула Марина, неожиданно увидев его, поднимающегося по лестнице к ней на второй ярус хоромины, что стояла на воеводском дворе.

В глазах у неё был испуг. И от этого, и обычной её бледности, она в этот момент была хороша.

– Потом, – подойдя к ней и слегка поклонившись, тихо сказал он, зная, что за ними сейчас наблюдают десятки глаз, хотя бы тех же казаков и дворовых царицы, и уже громко обратился к ней:

– Государыня, у меня дело к тебе! Важное! Не изволишь ли выслушать твоего холопа, Ивашку!

И он снова поклонился ей.

Тут же появилась пани Барбара, со