Тушинские волки - Иоасаф Арианович Любич-Кошуров
Читать книгу Тушинские волки - Иоасаф Арианович Любич-Кошуров, Иоасаф Арианович Любич-Кошуров . Жанр: Историческая проза / Русская классическая проза.
Название: Тушинские волки
Дата добавления: 18 ноябрь 2025
Количество просмотров: 0
(18+) Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних просмотр данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕН! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту для удаления материала.
Тушинские волки читать книгу онлайн
Тушинские волки - читать онлайн , автор Иоасаф Арианович Любич-Кошуров
отсутствует
Перейти на страницу:
и бояре, прибившиеся к царику и державшие его руку. Будь у царика только одни московские, Иван Азейкин не перевернулся бы в такого человека, каким стал потом. Отчего ему было бы тогда перевернуться? Как он перевернулся, он этого сам не заметил. Служил -- служил польским панам и северских людей начальникам и мало-по-малу "перелинял". Вышел из него не то трактирщик, не то харчевник, не то корчмарь. К нему и теперь еще ездили по старой памяти кое-кто из больших московских людей, сперва было прибившиеся к царику, а потом от него отставшие. Теперь Иван Азейкин и мед умел сам варить, и умел кушанья готовить так, что ни одна баба так не сготовит. За тем к нему и ездили из Москвы: попить да поесть-- погулять на свободе. ГЛАВА II. Иван Азейкин подал приезжим половину копченого гуся, хлеб, оловянную чашку с солеными огурцами, вино в зеленой бутылке и медь в глиняном кувшине, мерой ковша в полтора. Разогрел он и вино, но не на огне, а так, как это научили его делать "северских людей начальники": зажег вино в оловянной кружке от лучины, которую в свою очередь зажег от горячих углей в печи. Лучины у него были особенные, с серными головами. Делать такия лучины научил его слуга одного польского пана. Сера на лучине воспламенялась очень легко и скоро прогорала, и тогда начинала уже гореть лучина. Все время, пока он суетился, лазил на чердак за гусем (там у него кроме гусей висели и свиные окорока), лазил потом в погреб за вином, -- все это время за перегородкой из половинчатых бревен, поставленных стоймя, слышались тихие звуки какого-то струнного инструмента. Звуки будто капали сквозь перегородку, недостаточно толстую и плотную, чтобы их заглушить и недостаточно тонкую, чтобы слышать их отчетливо. Когда приезжие раздевались, женщина сказала мужчине шепотом, указав глазами на перегородку. -- Там есть кто-нибудь? -- Там кто-то есть. Азейкина в это время не было: он ушел за вином. Мужчина подошел к перегородке. На нем был польский бунтуш. У пояса висела длинная и тонкая шпага. Таких шпаг поляки не носили. И в лице мужчины тоже не было ничего, что бы делало его похожим на польского рубаку, вроде тех, которые бражничали здесь в свое время. Но правая его щека была подвязана платком, как повязывают щеку, когда болят зубы. На платке с одной стороны было небольшое пятно просочившейся через повязку и еще не засохшей как следует крови. Он сказал, постучав в перегородку: -- Там есть кто-нибудь? За перегородкой стало тихо. Ожидая ответа, женщина, уже сиявшая шубу и разматывавшая платок на голове, престала его разматывать и прислушалась, стоя с поднятыми руками и держа платок за края у плеч. Молодой женский голос, сказал за перегородкой: -- Никому не нужно знать, кто я. Мужчина и женщина переглянулись. За перегородкой ее было больше слышно никакого шороха и никакого звука. Подождав минуту, мужчина спросил опять, став к перегородке боком, наклонив голову и почти приложив к перегородке ухо: -- А кто там еще? -- Я одна... -- А кто играет? -- Я. Голос через перегородку проходил совершенно ясно. Снова тихо зазвучали струны. Мужчина застучал в перегородку. -- Кто ты? -- Будто не знаешь? Легкими шагами к мужчине подошла его спутница. Она была очень красива, с черными волосами, заплетенными в две толстые косы. В косе были вплетены красные ленты. Костюм был польский, из дорого красного атласа. Сверх платья была одета короткая шубка в талию, с меховой опушкой. Она подошла к мужчине заглянула ему в лицо. С мороза у неё горели щеки и блестели глаза, я в глазах сквозь этот, словно принесенный с полей, которыми она ехала, и заимствованный у зимнего неба блеск мелькнуло что-то пугливое, насторожилось там, в их глубине. В ответ на этот взгляд мужчина пожал плечами. -- Нет, не знаю, -- сказал он твердо. -- Будто?... -- раздалось за перегородкой. В голосе невидимки теперь блеснул смех, как белые зубы сквозь улыбку. Девушка или женщина, бывшая за перегородкой, произнесла это слово громче, чем говорила раньше, и сейчас же её голос, в котором, когда она говорила, смех только загорелся -- перешел в смех долгий и звонкий, рассыпавшийся серебром, за перегородкой, и в помещении для приезжих. И этот смех, звеневший как серебро, опять тут же, едва успел прозвучать, свернулся в слова: -- А ты спроси... Знаешь, у кого спросить? -- У кого? -- У Касимовского хана... Мужчина я женщина опять переглянулись, и в лице мужчины была теперь досада, зачем она на него так смотрит. Он сейчас же отвернулся. -- У кого? У хана? -- Или у Ваньки... -- У какого Ваньки? -- спросил мужчина, подумав сейчас же, не про Азейкина ли она говорить. Но того звали обыкновенно не Ванькой и не Иваном, а Азейкой. И он сказал: -- У какого Ваньки? -- А у Сапеги! -- У Яна Сапеги? -- Он тебе скажет... -- Слушай, -- сказал мужчина строго, -- я здесь с женой, ты лучше спрячь покамест язык... И, немного помолчав, сказал уже совсем другим тоном: -- Я не вижу, с кем говорю. Если я обидел, я прошу извинения. Сейчас такое время, что не знаешь, с кем встретишься. -- Ага! -- сказал голос за перегородкой. -- То-то. -- Но с кем я говорю? После небольшого молчания голос сказал: -- А сказать? -- Прошу очень... -- Приложи ухо... Приложил? -- Я слушаю. И мужчина сделал то, что от него требовали. Он ждал с лицом; на которое легло сосредоточенное выражение. Но любопытства, такого острого любопытства, которое дышало в лице его спутницы, в нем не было. Прислушиваясь, он что-то раздумывал и что-то соображал, приставив палец к губам и сдвинув брови. Ему вдруг почудился будто шелест шелка за перегородкой, и он поднял брови и, отняв палец от губ, произнес: -- А... Что-то там заскрипело, -- табурет или кровать, или скамейка. И среди этих звуков голос, ставший вдруг тихим, сказал: -- Я -- королевна. Он ожидал опять смеха, и ему даже захотелось услышать этот смех, в котором было что-то надорванное или разбитое, но надорванное какою-то бурной радостью. Женщина, потихоньку тоже подошедшая ближе к загородке, смотрела на него с лицом совсем неподвижным, полуоткрыв губы. Она приложила руку к сердцу, и у неё мелькнула мысль, хотя она сейчас же и сознала нелепость этой мысли: "Это Марина". Марина -- жена тушинского царика, вдовая жена первого самозванца, бывшая русская царица, дочь польского магната Мнишка. Но Марина вместе со своим новым мужем, тушинским цариком, давно уже бежала из
Перейти на страницу:
