На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Фёдор Фёдорович Тютчев

удержаться от соблазна, чтобы немного не пококетничать с влюбленным юношей. Он был всегда так скромен, так предан и послушен, что она не видела в его ухаживаниях никакой опасности и не придавала ему серьезного значения. Она выделила его из толпы прочих поклонников и шутя называла своим cavalier servant[1]. Он всюду сопровождал ее и исполнял тысячу мелких услуг с верностью и понятливостью пажа.

Однажды он предложил Элен, не желает ли она увидеть настоящую горскую лезгинку.

— А чем она отличается от обыкновенной? — спросила Двоекурова.

— А вот увидите, — улыбнулся князь Илико, сверкнув своими глазами, — сестра моя вам станцует.

На другой день в доме старого князя Дуладзе собралось избранное общество. По обычаю, были приглашены сазандары и зурначи, появились танцоры и танцорки. Пара за парой вылетали они на небольшой круг и под мерное хлопанье в ладони зрителей начинали кружиться, вертя над головами бубен и производя плавные, грациозные колебания станом.

Но вот на круг выступил молодой князь Илико, окруженный несколькими товарищами. Все были вооружены с ног до головы, и в руках у каждого было по два пистолета, третий пистолет был заткнут за поясом. Вслед за ними из толпы девушек выплыла сестра князя Илико, пятнадцатилетняя Зара. Скромно опустив глаза и подняв над головой бубен, она легкой, грациозной поступью проплыла мимо зрителей, сделала два тура и вдруг закружилась, словно подхваченная вихрем. Казалось, ее стройные ножки не касались земли, и она носилась по воздуху, подхваченная ветром. Юноши окружили девушку, и надо было удивляться, как при быстроте и порывистости их движений они ловко увертывались один от другого, ни разу не задев друг друга не только плечом, но и полами своих нарядных черкесок. С каждой минутой темп музыки становился все живее и живее. Вдруг князь Илико поднял руку с пистолетом, прицелился в ноги сестры и выстрелил; следом за ним то же проделали и его товарищи. Выстрел за выстрелом гремел вокруг молодой княжны, клубы мутно-беловатого дыма окутали ее всю и скрыли из глаз ошеломленных зрителей; но вот последний выстрел замер, дым медленно рассеялся, и из его облака, плавно разводя над головой руками, выплыла красавица-княжна. Ее очи, оттененные длинными ресницами, были по-прежнему потуплены, лицо совершенно спокойно и только слегка разгорелось от движения; не шевельнув бровью, понеслась она мимо своих кавалеров и остановилась величавая и торжествующая посредине круга, приветствуемая громом рукоплесканий. Княгиня Элен была поражена и не знала, чему удивляться: безумной ли отваге со стороны молодой девушки, почти ребенка, ее презрению к смерти, могущей последовать от малейшего неловкого движения как ее самой, так и ее кавалеров, или ловкости и хладнокровию последних, с которою они выделывали самые трудные из и телодвижения, с поразительной меткостью всаживая пулю за пулей в землю на расстоянии нескольких вершков от ножек отважной танцорки.

— Ну что, княгиня, — спросил, сверкая глазами, молодой князь Илико, подходя к Элен, — нравится вам боевая лезгинка?

— Слушайте, — воскликнула Двоекурова в порыве восторга, охватившего ее, — ваша сестра героиня!

— Ва, — улыбнулся князь, — наши грузинки все такие.

— Но если женщины вашего народа так мужественны, то каковы же должны быть мужчины? — полушутя-полусерьезно произнесла Элен.

— Мы стоим своих женщин, — скромно ответил князь. — Нашим матерям было бы стыдно и тяжело иметь сыновей-трусов.

Этот ответ чрезвычайно понравился Элен.

«Какой он милый, — подумала она, ласково скользнув по лицу молодого князя Илико слегка вспыхнувшим взглядом, — никакой рисовки, никакой позы. Прост, как природа, и так же, как природа, непосредственен и величествен».

С этого дня князь Дуладзе стал пользоваться ее особым вниманием, что подало даже повод к легкому, в сущности, впрочем, добродушному злословию в том кругу, где они оба вращались.

Веселая жизнь, какую вела княгиня Двоекурова в Тифлисе, не мешала, однако, ей думать о судьбе Спиридова. Она пустила в ход все свое кокетство, чтобы понудить генерала Головина, человека, к слову сказать, весьма любезного с дамами, принять более энергичные меры к освобождению Петра Андреевича. Благодаря ее энергичному вмешательству обычная канцелярская проволочка уступила место необычайной поспешности, с которой канцелярия сообщила в Петербург все подробности относительно переговоров с имамом об условиях выкупа. Не довольствуясь этим, княгиня сумела настоять, чтобы к Шамилю был послан племянник Даниил-бека, хана Елнеуйского, состоявшего на русской службе в чине генерал-майора и пользовавшегося громадным значением на всем Кавказе. Отсылка племянника Даниил-бека с письмом дяди к имаму оказалась весьма удачным мероприятием. Шамиль, заискивавший перед Даниил-беком и стремившийся переманить его на свою сторону, как только получил его письмо, сразу же пошел на все уступки и согласился принять русские условия, настаивая только на возвращении сына Наджав-бека, и то только из желания угодить своему влиятельному родственнику.

Когда был получен ответ Шамиля, генерал Головин, побуждаемый Элен, написал подробное донесение государю и послал его с нарочным курьером. Результатом этого донесения была присылка молодого Измаила, сына Наджава, которого по прибытии в Тифлис немедленно отправили далее.

Вначале княгиня хотела было сама ехать, чтобы встретить Спиридова тотчас же по возвращении его из плена, но впоследствии, по здравому размышлению, рассудила остаться и ждать его в Тифлисе. Ее испугал не столько трудный и далекий путь, как неудобство приискания себе места временного жительства. Ей предстояло остановиться или в поселении штаб-квартиры, или в крепости Угрюмой, но после всего, что случилось, ей как-то жутко было вернуться на прежние места. История с анонимными пасквильными стихами как нельзя лучше доказывала ей, на какие сюрпризы она рискует натолкнуться при новой встрече с некоторыми знакомыми ей лицами, вроде хорунжего Богученко. Не менее того смущала Элен и возможность встретиться с Колосовым.

«Может быть, — думала она, — он теперь снова сошелся со своей невестой, и мое появление вызовет только лишние волнения с одной и опасения с другой стороны; не благоразумнее ли будет избежать всего этого? Конечно, благоразумнее», — и Элен осталась, написав Спиридову коротенькую записку, передать которую взялся офицер, ехавший с сыном Наджав-бека. В этой записке Элен написала только несколько строк, но Спиридову они должны были сказать много.

«Приезжай. Жду тебя с нетерпением в Тифлисе. Считаю дни и часы.

Твоя всецело Элен».

Прошло около месяца. По слухам, дошедшим до княгини, обмен состоялся, но Петр Андреевич не только не ехал сам, но и не присылал даже письма. Это чрезвычайно удивляло, смущало и беспокоило Элен. Она положительно не знала, что подумать, и с каждым новым прошедшим в тщетном ожидании днем делалась все более и более нервной и взволнованной.

Под предлогом легкого нездоровья она перестала посещать вечера, участвовать в пикниках и