Юрий Трусов - Каменное море

Ознакомительный фрагмент

– Слава богу, что письмо попало ко мне в руки. Не надо бы таким печальным известием волновать матушку… – Он обратился к гонцу: – Ты, братец, не смей и появляться в Трикратном. – И, взглянув на покрытое слоем пыли лицо всадника, дал ему несколько золотых. – Езжай-ка в обоз… Я велю каптенармусу обласкать тебя… А затем возвращайся обратно в Одессу. Только в усадьбу – ни ногой!

Когда гонец направился в хвост колонны к обозу, Сдаржинский обратился к ехавшему рядом гиганту-унтеру:

– Кондратий, беда стряслась… Одна надежда на тебя… Выручай.

III. Неожиданное известие

Гигант-унтер подъехал ближе к офицеру.

– Слушаю, ваше благородие…

Сдаржинский поморщился.

– Оставь, пожалуйста, братец, хоть на время свой официальный тон. Я никак не могу к нему привыкнуть. Да и не до этого… – Он расстегнул душный воротник кафтана. – Мне нужно сейчас совет от тебя получить. Ведь ты по возрасту в отцы мне годишься… Недаром сам почтеннейший наш негоциант Лука Спиридонович про твои удивительные дела не раз рассказывал, как ты с самим Суворовым в походы хаживал, да и про иное… Ну, помоги. – Офицер просительно посмотрел на унтера. Но ни один мускул не дрогнул на бронзовом лице Кондрата.

– Слушаю, ваше благородие.

Подчиненный почему-то упрямо не желал переходить через грань служебных отношений. И этим несколько обескуражил и обидел Сдаржинского. Гот вздохнул и прикусил пухлую губу.

– Не понимаю, почему ты так…

– А мы, ваше благородие, люди воинские…

– Ладно. Чудной ты, братец. Так вот… В этом любезно присланном мне письме от одесского коменданта и друга нашего дома генерал-майора Фомы Александровича Кобле говорится, что в Одессе свирепствует чума и он вынужден оцепить войсками город, установить строжайший карантин. Посему он не разрешает выехать из Одессы моей больной сестре и выражает свое искреннее соболезнование и извинения… Ведь моя сестра уже много лет страдает слабостью груди. Пойми, Кондратий… В городе, который посетило это бедствие, она погибнет. Одна, совсем одна, без близких, без средств, без привета и ласки… Ох, хорошо, что о болезни этой пока не знает моя матушка!.. Это известие убило бы ее!.. Я вынужден прийти сестрице на помощь… Я оставлю все и помчусь в Одессу. А ты возглавишь сей отряд.

Глаза Сдаржинского были широко раскрыты. Он вынул из кармана белоснежный платок и поднес его к лицу. Вид плачущего командира, его жалостливые слова тронули Кондрата.

– Нет, ваше благородие… Вам не след покидать отряд и ехать в Одессу. Потому что чумный карантин – дело долгое. Вас могут задержать в Одессе. Да и покидать самовольно отряд во время войны постыдно! Вы честь свою навеки замараете. Пошлите лучше в Одессу меня. Я доставлю деньги вашей хворой сестрице, найду людей верных, что ее будут беречь и холить, и привет сердечный от вас передам… Через недели две вернусь.

– Ты с ума сошел! Как же ты сможешь вернуться? Тебя же так, как и меня, задержат в карантине солдаты Кобле!

Улыбка тронула губы Кондрата.

– Вы, ваше благородие, одно дело, а я – другое. Вас-то обязательно задержат, а меня – никак не смогут…

– Понимаю… Ты опытный разведчик, пожалуй, лучше меня сможешь преодолеть все препоны. Но чума! Чума не щадит никого. Подумай, на что идешь…

– Эх, ваше благородие! Нашли чем пугать… Меня никакая чума не берет. Я всякую чуму на своем веку видывал…

Кондрат впервые улыбнулся так, что под тронутыми сединой усами блеснули крепкие, как у молодого, зубы. Он подбоченился в седле…

– Так… Нужно письмо сестрице, да денег ей приготовить, да кому-нибудь из начальников, что поважнее, написать, чтобы мне, как посланцу вашему, препятствий не чинили… А я мигом… Только с Иванко, сыном, прощусь.

Словно зачарованный смотрел на своего унтера офицер Логика, уверенный тон его были неотразимы. Сдаржинскому вспомнились те легенды, которые ходили об этом человеке. И о его богатырской силе, и о ловкости. И о том, что он когда-то сам был офицером и вынужден из-за какой-то романтической истории скрываться под чужим именем… Вспомнилась быль, как он под суворовскими знаменами совершал геройские дела. Лука Спиридонович, рассказывая эти удивительные истории о Кондрате, свидетелем которых он был сам, клялся в их достоверности. Лука-то и рекомендовал Кондрата, когда Сдаржинский стал формировать отряд ополченцев, как лучшего помощника:

– Кондратий золотой человек. Такого второго с огнем не найдете.

…То ли слова негоцианта сейчас пришли на ум Сдаржинскому, то ли сам Кондрат внушал всем своим обликом и поступками ему доверие, но молодой офицер сейчас без колебания сказал ему то, что вряд ли сказал бы кому-либо другому.

– Видно тебе, Кондрат, суждено самим провидением спасти мою страдалицу-сестру, а пока я буду письма писать, ты иди, прощайся с сыном.

Вскоре Кондрат крепко обнимал сына – зеленоглазого, по-юношески нескладного, в непригнанном мундиришке ополченца.

IV. Грозное напутствие

К Одессе Кондрат добрался лишь поздним вечером на третий день своего путешествия. Еще в степи по кольцу ярко пылающих бивачных огней он заметил, что город окружен войсками. Через заставу его пропустили беспрепятственно. Дежурный офицер, краснолицый служака-поручик, бесцеремонно оглядев новоприбывшего при свете масляного фонаря, даже не взял протянутый Кондратом подорожный пропуск. Дохнув сивушным перегаром, он пробурчал:

– Это теперь ни к чему. Спрячь свою бумагу… Может быть, она понадобится, когда тебя потянут хоронить. А может, и тогда будет ни к чему. Ныне покойничков всех сбрасываем в один овраг за городом и фамилии не спрашиваем… У нас, братец, чума в Одессе. Понял, куда заехал?

– Так точно, ваше благородие…

– Ну, ежели понял, так убирайся…

– Мне, ваше благородие, приказано господину генерал-майору Кобле письмо вручить…

– Можно, – весело крякнул поручик. – Генерал-майор Кобле с нами ныне в поле мается. Вон там налево, где огней поболее его шатер. Здесь, видно, безопаснее, чем в городе. Вот он поэтому сюда от чумы и перебрался…

– Зачем вы начальство хулить позволяете! Как вы смел свой начальник так говорить? – вдруг раздался громовой голос, и из темноты выплыл тучный человек в темно-зеленом генеральском мундире. Белесыми на выкате глазами он гневно уставился на поручика, красная физиономия которого мгновенно стала белой. Пришедший сморщил свой крупный, словно вырубленный из дерева, нос.

– Я… я, ваше высоко… я хотел только похвалить вашу мудрейшую осторожность, – произнес поручик слабым голосом.

– Молшать! Молшать… Не сметь говорить неправда, мерзафец! – прервал его, затопав блестящими сапогами, генерал.

Поручик совсем растерялся. Он задрожал, зашатался и не поддержи его Кондрат, наверное, растянулся бы у ног грозного начальника. Жалкий вид поручика, видимо, умиротворил генерала, который при всей своей горячности не был злопамятным человеком. Фома – по-русски, а по-английски Томас Кобле – шотландец по национальности, всю свою жизнь прослужил в русской армии.[1] Он известен был своей вспыльчивостью и необычайно громким голосом, а также и добротой. Подчиненные уважали Кобле как боевого генерала. Он одним из первых ворвался в Бендеры, Аккерман. Был контужен во время штурма Измаила, водил в атаку конных егерей при Мачине. Поэтому и не удивительно, что, случайно услышав слова поручика, который несправедливо бросал тень на его мужество, храбрый Кобле пришел в гнев от такой напраслины.

Успокоившись, Фома Александрович посмотрел на Кондрата Форма ополченца, невиданная еще им, заинтересовала его.

– Кто таков будешь? – спросил он.

– Унтер-офицер эскадрона ополченцев господина коллежского асессора Сдаржинского. Прибыл лично вручить письмо вам, – четко отрапортовал Кондрат и протянул Кобле запечатанный пакет.

Генерал-майор тут же стал читать послание Сдаржинского.

– Гм… Твой Виктор Петрович правильно поступает. Ошень хорошо, што он ведет эскадрон на безбожного Бонапарта. Он достойный сын своего отца – моего друга. И то, што прислал тебя с письмом и с деньгами для своей больной сестры, – тоже хорошо. А деньги ты не потерял в дороге? – обратился он к Кондрату.

– Никак нет! Деньги и письмо в сохранности. Мне велено вручить их в собственные руки сестрицы, – ответил Кондрат.

– И отлишно! Отлишно… Вручи деньги без промедления. Потому что сейчас чума и все важное надо делать сегодня, не откладывая на завтра… Не то завтра это уже может быть и не по силам. Понятно? – хмуро улыбнулся Кобле.

– Так точно.

– Я вижу, ты смышленый солдат. – На круглом лице генерала мелькнула улыбка. – Хотя сейчас и поздно, но ты должен отдать деньги мадмуазель Сдаржинской. Она живет в загородном доме. Возле хуторов господина инспектора Рассет и негоцианта барона Рено. Впрочем, тебя туда проводит мой вестовой. Это ты сделаешь сегодня, а завтра рано понесешь письмо в Дюков сад на дачу. Эй, Кастьянка, – крикнул Фома Александрович вестовому, – проводи унтера на хутор к мадмуазель Сдаржинской.