Александр Сегень - Тамерлан

Ознакомительный фрагмент

– Разве? Ну-ка, прочти последние строки.

– «Я отрядил различные части моей армии, одну – в поход на Румское царство, другие – охранять посты, воду и провиант. Сам я двинулся по дороге в Анкуриах[6], а Баязет во главе ста тысяч воинов, наполовину всадников, наполовину пеших, вышел мне навстречу. Завязалось сражение, и я его выиграл. Баязет был побежден, взят в плен и приведен ко мне. Наконец после семилетней войны я возвратился победителем в Самарканд». Именно здесь мы в прошлый раз остановились. Вероятно, дальше последует рассказ о заключении мира с царем Грузии?

Тамерлан задумался и долго ничего не отвечал. Наконец лицо его разгладилось, как бывало всякий раз, когда он принимал какое-либо определенное решение, и он произнес:

– Возьми чистые листы. Описание моих военных подвигов мы продолжим в Китае. А теперь я хочу, чтобы ты начал записывать нечто иное. Я буду говорить, а ты слушай и, как обычно, придумывай, что можно оставить и как это превратить в красивое описание. В конце концов, видать, и мне придется когда-нибудь умереть. Да-да, не смотри на меня так удивленно. До недавних пор мне все казалось, вот явится тень Пророка и скажет: «О великий покоритель Вселенной! Аллах распорядился так, чтобы тебе жить вечно и не знать смерти, дабы ты мог и впредь завоевывать страны и держать их в покорности, строить мечети и ниспровергать идолов». Но сны… Сны не дают мне покоя все последнее время. Они предвещают нечто недоброе, и я теперь даже боюсь начинать задуманный великий поход на Китай. Вот ты погляди, как получается, – раньше я никогда не задумывался, время или не время начинать поход. Садился себе на коня и – вперед, только копыта сверкают. И ни одна сволочь не могла мне встать поперек дороги. Я сам был себе и Аллах и господин, и лишь моя воля управляла всем. А вся эта свора прорицателей и звездоглядов, дабы оправдать свое дармоедство, начинала выдумывать, будто это не так. Мол, звезды располагались удачно и благоприятствовали мне. Чушь! Плевать мне было на звезды. Самая яркая из них горела в моей башке, а самая горячая – в груди. Хотя, надо сказать, я давно заметил одну свою особенность. Сны. Я их иногда вижу такие, какие никому и не снились. Пчелу им в задницу, но мои сны всегда возбуждали меня на подвиги лучше всякой хорзы[7]. Бывало, приснится что-нибудь этакое, голова закружится, проснешься – так и тянет сесть на коня и мчаться покорять людишек. И какая только причудливая пакость не приснится, иной раз вспомнишь – диву даешься.

Тамерлан увлекся и продолжал свои словоизвержения. Мирза Искендер глубоко вздохнул и начал записывать: «При начале всякого дела я неизменно вверял себя воле Аллаха и не интересовался, соответствует ли данный момент началу задуманного мною дела. Однако звездочеты всякий раз обнаруживали, что любое свое дело я начинал именно в соответствии с благоприятным расположением звезд на небе. Кроме того, примечательно, что исход каждого задуманного мною дела бывал мне заранее известен, поскольку сны безошибочно предрекали мне грядущее».

– Я гляжу, ты уже начал писать? – прервался эмир. – Прочти-ка, что у тебя там получилось?

Мирза послушно исполнил приказ и медленно прочел написанное.

– Очень неплохо, – похвалил Тамерлан.

– Четыре раза встречается слово «дело», – почесал затылок тупым концом каляма Искендер. – Когда буду переписывать начисто, исправлю.

– А я и не заметил, – сказал Тамерлан. – Ты это, внимательнее записывай, да покрасивее! Но вообще-то как пишешь ты, мне нравится больше, чем все эти непролазные и велеречивые красивости Гайасаддина[8]. Иногда мне кажется, что этот Гайасаддин – попросту дурак, хотя я и благосклонен к нему за то, что он придумал для меня титул «прибежище вселенной».

– Гайасаддин Али – великий сочинитель, – вежливо отозвался об авторе индийского дневника мирза Искендер. – Мало кто сравнится с ним в красочности описаний, и да хранит его Аллах! Но, признаться честно, меня воротит, когда я читаю у него фразы типа: «Он препоясался мечом негодования и, вскочив на коня гнева, воспылал пламенем возмездия, а потом поехал по тропе казни и стал насыщать муравья своей сабли зернами сердец неверных, обогащая острие меча жемчужной стали жемчугом душ врагов своих».

– Пфу-у-у-у! – искривив лицо, выдохнул Тамерлан, изображая отвращение. – Неужто у него есть такие фразы?

– А разве вы не зачитывались его сочинением о походе в Индию?

– Признаться честно, я засыпал на каждой второй странице и только из боязни показаться неотесанным солдафоном расхваливал эту слюнявую ерунду.

– Конечно, – вздохнул мирза, – сейчас в моде велеречивости, но я глубоко убежден, что если ты описываешь дела военные, то от твоих страниц должно пахнуть кровью, дымом и конским потом, а не розами и лилиями. Терпеть не могу, когда вместо того, чтобы просто написать: «Наступило утро», изгаляются: «Греколикий багатур по имени День набросился на темнокожую красавицу индианку Ночь, и она бежала от него в негодовании и испуге».

– Это тоже из Гайасаддина?

– Это его стиль.

– Вот поэтому-то я и хочу, чтобы книгу о Тамерлане написал именно ты. Ты пишешь все по делу, без приукрас.

– Разве то, что мы писали все это время, не складывается в книгу о Тамерлане?

– Не совсем. Я хочу, чтобы с моих слов ты написал настоящую «Тамерлан-намэ» – великую книгу о том, кого почтенный шейх Заин ад-Дин Абу-Бекр Тайабади назвал «наибом»[9]. Вся моя жизнь должна предстать как на ладони, и я хочу успеть прочесть «Тамерлан-намэ» до того, как гурии позовут меня к себе в мой небесный гарем. Я надеюсь на тебя, Искендер. Недаром некоторые уже прозвали тебя моей правой рукой.

– С чего же мы начнем нашу книгу?

– С самого начала, с моего детства или даже с того, как я появился на свет с полными пригоршнями крови, подобно Чингисхану. А может быть, еще раньше, с моего отца или с предсказания моей бабки Фатуяа…

Вдруг эмир вновь, как во сне, почувствовал, что у него перехватывает дыхание. Голоса!.. Голос, который спрашивал: «Искренне, искренне ответь мне: правда ли, что ты меня не боишься?» Этот голос принадлежал его бабке Фатуяа, давным-давно покоящейся в могиле на кладбище в Сябзе. Она умерла, когда ему было лет двадцать и он еще не был калекой, но ее голос, хриплый и низкий, невозможно перепутать ни с чьим другим, и Тамерлан помнил его, несмотря на то что после смерти бабки прошло уже полвека.

Бабушка Фатуяа предсказала ему великое будущее, но не любила его. Говорили, будто она ведьма и знается с самим Иблисом[10]. Но почему именно ее голос спрашивал Тамерлана во сне? И почему великий эмир должен бояться тени своей давно покойной бабушки Фатуяа?

Пальцами левой руки он провел себе по лбу и по переносице, как делал всегда, если хотел избавиться от ненужных мыслей или дурных предчувствий.

– Пожалуй, нам следовало бы начать с разных пророчеств, вещих снов и знамений, оповещавших мир о рождении великого завоевателя вселенной. Чудеса и знамения не покидали меня в течение всей моей жизни, и о каждом из них я буду вспоминать, а ты опишешь их от моего имени.

– Слушаюсь и повинуюсь, великий хазрет!

– Отец мой, эмир Тарагай, говорил мне о том, что за несколько дней до моего появления на свет ему приснился сон. И вот видит он во сне, как два рогатых джинна, один белый, другой черный, вручили ему меч. Вот он взял этот меч и видит, как лезвие его вспыхнуло красным светом, красные пары́ поднялись в небо, от них получилась огромная черно-красная туча, ударил гром, и кровавый дождь залил всю землю. Удивительно то, что в ту же ночь точно такой же сон приснился и моей бабке Фатуяа. Проснувшись утром, отец направился к бабке, а бабка к отцу, они встретились на улице и тотчас рассказали друг другу об увиденном. Бабка имела дар отгадывания снов и так растолковала удивительное сновидение: сын Тарагая силой своего оружия завоюет весь мир, все народы станут ему подвластны, и многие погибнут от его меча, а когда он умрет, его потомки перережут друг друга… Постой-постой, не пиши этого. Как раз наоборот, лучше будет, если мы напишем неправду – потомки его воспримут его славу и власть и долго будут управлять миром. Я, конечно, понимаю, что они непременно перережут друг друга, но если об этом еще и написать, то… Короче, зачеркни про то, что перережут, и напиши, как я сказал во второй раз. И про кровавый дождь тоже не надо. Пусть будет просто дождь. Да, и рогатых джиннов убери. Напиши так: просто кто-то, мол, вручил ему этот меч и его блеском озарился мир, а потом поднялись пары́, превратились в капли и в виде дождя упали на землю.

– Так действительно будет лаконичнее и проще, – согласился мирза Искендер, жалея о том, что приходится вычеркивать такие красноречивые откровения кровавого владыки. – Простота всегда впечатляет больше, поскольку она дает пищу для воображения и домысливания. Пусть каждый по-своему представляет себе этот меч и этот дождь.