Всеволод Соловьев - Царское посольство

Чемоданов задумался и привычным в таком случае движением почесал у себя в затылке, высоко приподнял брови.

— Кого приказать изволит твое царское величество, — произнес он, — а я бы… Я так полагаю, что самым подходящим к такому делу человеком будет дьяк Посников.

Царь улыбнулся.

— Ну вот, в одно слово! — сказал царь, обращаясь к Ртищеву. — Радуюсь, что ты назвал Посникова, ибо и мы о нем подумали. Так, значит, тому и быть. Посольство будет изрядное. Я тебя кое-как не пущу. Ты выбери всяких нужных людей и представь список, во всем этом я на тебя полагаюсь. Только вот еще одно… думали мы насчет переводчика…

Царь при этом едва заметно подмигнул Ртищеву и едва заметно улыбнулся.

— Ведь ты, Алексей Прохорыч, я чаю, латинской грамоты не разумеешь?

Чемоданов невольно даже рукой отмахнулся.

— Где мне, государь-батюшка, твое царское величество!.. В своей грамоте тверд, а басурманских языков не разумею.

— Ну то-то же, так вот и надо хорошего переводчика, чтобы впросак не попасть, человека русского, православного христианина.

— Хорошо бы это, да где же такого сыщищь?

— А вот мы и сыскали с Федором Михайлычем, сыскали тебе на подмогу парня изрядного, почтенных родителей сына, обученного не только латинской, но и греческой грамоте и всяким другим наукам. Такой человек тебе на великую пользу будет.

— Коли есть такой, — весело сказал Чемоданов, — так чего же лучше. Кто же это? Кто таков будет?

— А это вот тебе скажет и покажет Федор Михайлыч, только ты смотри — не вздумай отнекиваться!

— Государь, могу ли я такое помыслить! Твой выбор для меня свят.

— То-то же, смотри, — ласково сказал Алексей Михайлович. — Это мой выбор, я за того человека стою и тебе его поручаю, отдаю тебе его на попечение. Оказывай ему всякую ласку. А коли с ним что случится по твоей оплошности, ты мне за него ответишь.

— Беречь буду, как сына родного, государь, не изволь быть в сомнении, как сына беречь буду.

— Так вот, смотри и помни это свое слово! — серьезно и внушительно сказал царь. — Да слушай еще, Алексей Прохорыч, поедешь ты надолго ведь, не меньше как в год это дело обернуть можно. Вот я и подумал о семье твоей… Будь покоен: ты мне ответишь за переводчика, а я тебе отвечаю за жену твою да дочку… Знай же, дочка твоя, с согласия супруги нашей, государыни, взята будет в терем, и государыня и царевны сберегут ее до твоего возвращения.

— Батюшка! Милостивец! Благодетель ты наш! — в голос завопил Чемоданов, падая на колени и ловя царскую руку. — Господь да благословит тебя за такие твои милости, за доброту твою несказанную… и тебя, и великую царицу, нашу матушку!..

— Полно, полно! — говорил царь, потрепав по плечу Чемоданова. — Долг платежом красен… А теперь ступай с Федором Михайловичем, он тебе твоего переводчика покажет… Так смотри же: я тебе за дочь твою отвечаю, а ты мне за него…

— Как сына родного любить буду, как сына! — повторял растроганный Чемоданов и с этими словами вышел из «комнаты» в сопровождении Ртищева.

XXVII

Александр уже не раз видел царя; а знал о нем много из рассказов Федора Михайловича, который нередко в последние годы, улучив свободную минуту, беседовал со своим любимым учеником. Конечно, эти разговоры имели воспитательное значение — Ртищев подготовлял в Александре продолжателя своей деятельности и внушал ему свои взгляды на все и на всех.

Молодого царя Ртищев любил и как царя, и как близкого человека, ценил и знал его, быть может, лучше, чем кто-либо. Свое искреннее почитание и любовь к Алексею Михайловичу он, естественно, передал и Александру, молодая и чуткая душа которого была открыта всем добрым чувствам.

Таким образом, Александр видел в царе воплощение всех совершенств человеческих и готов был за него в огонь и в воду не только по долгу, но и по сердечному влечению.

Когда дома приходилось ему слышать враждебные толки отца с попом Саввою и другими благоприятелями о «новшествах», когда отец и его гости хоть не прямо, но достаточно понятным образом обвиняли царя в потакании «делу антихристову», — Александр едва удерживал свое негодование. Только невольный страх отцовского гнева и врожденное благоразумие, громко говорившее, что следует молчать, ибо никакими доводами ничего не добьешься, а только бед наделаешь — заставляли его удаляться от бесполезного спора и бежать подальше из дому.

Теперь исключительные обстоятельства и страстная любовь к Насте не дали ему возможности как следует порадоваться тому, что наконец он войдет в общение с любимым царем, что царь его зовет к себе. В другое время при таком известии он почувствовал бы себя на верху блаженства.

Но даже и теперь, даже и с тяжкой мыслью о неизбежности скорой и долгой разлуки с Настей Александр, отправляясь рано утром во дворец по наказу Ртищева, забыл на время все свои беды и трудности своего положения и думал только о царе.

Ртищев, как приказал Алексей Прохорович, провел своего любимца «черным ходом», и никто из ближних людей не знал, что царь, выйдя из спальни перед ранней обедней, с четверть часа, а то и больше, провел в беседе с молодым учеником «андреевских» монахов.

В первую минуту, подведенный Ртищевым к царю и допущенный к царской руке, Александр смутился и растерялся. Но это его смущение прошло очень скоро. И сам он был не из робких, умел владеть собою, да и царь оказался уж очень ласков и прост в обращении, так прост, что слезы умиления выступили на глазах Александра.

Царь сказал ему, что уже не раз слыхал от Федора Михайловича об его больших успехах в науках и что он весьма радуется таким его успехам. Сказал он ему о том, какое великое благо ученье и знание, как счастливо то царство, где много знающих и опытных людей. В русском царстве таких людей еще не очень много, а потому непрестанная царская забота о том, как бы таких людей стало как можно больше.

— Вот ты обучен теперь многому, — говорил царь, — по летам своим ты обладаешь большими знаниями, но все-таки их недостаточно — век живи, век учись. Узнавать новое никогда не поздно. Посему радуйся теперь прежде всего и забывай обо всем остальном, прежде всего радуйся, что назначили мы тебя быть при посольстве нашем в далекое венецейское государство. Воспользуйся этим и, когда поедешь, не теряй дорогой времени, смотри, обо всем узнавай и что будешь видеть, что узнаешь, то записывай, чтобы сие было и тебе и другим на пользу.

Александр благодарил царя как умел. Царь благосклонно его слушал и вдруг, добродушно усмехнувшись, поглядел на Ртищева.

— Что же это, Федор Михайлович, — сказал он, — паренек-то хотя и говорит складно, а по лицу его как будто выходит, что уезжать ему все же не хочется? Уж не зазноба ли у него?

Усмехнулся и Федор Михайлович.

— Про то его самого изволь спросить, государь.

— Ну, уж чего спрашивать, — еще ласковее сказал царь, — томить не стану тебя, допытывать — все знаю, все Федор Михайлыч про тебя мне поведал. Ну и скажу прямо: хотя ты и озорник, а все же на первый раз можно тебя помиловать, ибо ты уже на возрасте и о честной брачной жизни помышлять тебе не грех. Зазнобила сердце твое красная девица, то не Бог весть чудо какое. А вот что ты украдкою, вопреки всем обычаям и не помышляя об ее чести девичьей, с нею тихомолком виделся — то не похвально.

— Государь! — прошептал, весь вспыхивая, Александр. — Твоему царскому величеству ведомо…

— Все ведомо, — перебил его царь, — все знаю, что ты себе в оправдание сказать можешь. Кабы не так дело было, я не стал бы извинять твое озорничество. Ну, слушай, я тебе во всем помогу и в должное время, когда ты с Божьей помощью вернешься на Москву, сам буду твоим сватом. Родителей ваших так или иначе помирю и согласие их добуду. Невесту твою без тебя мы сохранять будем.

— Государь! — воскликнул было исполненный благодарным чувством Александр.

Но царь движением руки остановил его.

— Постой, погоди — все это для тебя не даром будет сделано. Первым делом обещай ты мне до отъезда своего не видеть своей зазнобы. Тяжело тебе будет, да что же делать — так надо. И сам не пытайся увидеться с нею, и никого не засылай. Все будет без тебя сделано, все будет ей сказано, сердце ее успокоят. А коли ты крепко люб ей, так она будет ждать тебя с нетерпением и молиться Господу, чтобы сохранил тебя на пути твоем. Так-то. Это первое дело. А второе: обещай ты мне, как уедешь, никаких дуростей не затевать, к тестю своему будущему быть почтительным и при том не зевать — примечать все достойное примечания. Когда вернешься, мы с тебя отчет возьмем. Что же, обещаешь?

Конечно, Александр обещал царю все; обещал «как перед Истинным».

Заблаговестили к обедне, и царь отпустил его. Федор Михайлович приказал ему сходить к ранней обедне, а по окончании службы пройти к нему в рабочую комнату и там ждать.