Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

– Молодец, братец! – обнял его Нахимов. Обратился к артиллеристам: – Спасибо, братцы, что не посрамили Отечество! Неприятель теперь и думать не посмеет, чтобы второй раз здесь прорваться. Смотрите же, друзья, докажите французу, что вы такие же молодцы, какими я вас знаю. Спасибо вам!

– Ура! – грянула батарея.

***

Павел возвращался к четвёртому бастиону. Вдруг в конце Екатерининской улице увидел разбитую телегу. Рядом валялся труп искалеченной лошади. А лошадь знакомая. И телега…. Так это ж того мужика, что торговал пирогами, вспомнил Павел. В груди похолодело. С ним же всегда девчушка была. Ангел. Маняша…

Рядом курили солдаты из резерва. Павел подошёл к ним. Солдаты вскочили, сняли шапки. Павел спросил, что произошло, указав на разбитую телегу.

– Так бонбой, – ответили ему.

– А извозчик где? Мужик, такой высокий, в матросской куртке?

– Убило, ваше благородие. Осколком в живот, да полголовы снесло. Его снесли уже.

– Постойте, а девочки с ним не было. Такая махонькая.

Солдаты переглянулись.

– Кажисть, была. А куда делась – не ведаем. Мож, тоже убило.

– Не, не убило, – сказал солдат, стоявший поодаль. – Видел я её. Убёгла куда-то. Спужалась после такого.

– Да кто убёгла? – возразили ему. – Я же рядом был. То собачонка убёгла. А девчушку в клочья разорвало. Ей одного осколка хватило.

– Да не бреши! – разозлился солдат. – Девчушка то была а не собака. Откуда здесь собаки взяться?

– Говорю же тебе, рядом стоял! – упрямо твердил его товарищ

Павел не стал дальше слушать. У него в душе все оборвалось. Как же так? Она же – ребёнок. Она же ангел. Вспомнил её глаза чистые, как небо. И душа такая же чистая. Не должны дети погибать на войне.

Ничего не соображая, он побежал на Корабельную сторону. Где-то там её дом. Но где искать? Кругом руины, поваленные заборы, закопчённые печные трубы, груды кирпичей….. На дороге он заметил бугорок. Это вовсе не бугорок.

Девочка сидела на корточках, сжавшись в комок. Она обхватила голову руками и уткнулась лицом в колени. Павел бросился к ней.

– Жива? – тихо спросил он. Опустился рядом на колени. Поднял к себе её лицо. Всё те же ясные детские глаза, только теперь смотрели отречено, словно в них кончилась жизнь: сухие и не живые.

– Ты меня помнишь, Маняша?

Она чуть заметно кивнула.

– Почему сидишь здесь?

– Тятю убило, – едва слышно, одними губами произнесла девочка.

– Да. Я знаю. Ты не плачешь?

– Я устала плакать, – ответила она каким-то пустым голосом.

– Отвести тебя к маме?

– Нет мамки. От чахотки померла ещё в Светлое Воскресенье.

– Подожди, а как же братики? У тебя же двое братиков.

– Третьего дня, как схоронили. От тифа умерли.

– А тётка?

– Она на рынок пошла к седьмому баксиону и сгинула. Говорят, её бонбой разорвало.

– Час от часу не легче. У тебя кто-нибудь из родственников есть?

Она отрицательно качнула головой.

– А дом твой где?

– А вон, – указала она на развалины, среди которых торчала покосившаяся печная труба.

– Так, куда ты пойдёшь?

Она пожала плечиками:

– В церковь пойду. Помолюсь. Наш батюшка говорил: Бог любит своих детей и никогда не бросит в нужде.

– Знаешь, что! – Павел поставил девочку на ноги, решительно взял за руку. – Со мной пойдёшь!

Она не спрашивала и не сопротивлялась. Девочке было всё равно. Покорно пошла за Павлом. Ладошка её была ледяной.

На Графской пристани сутолока. Раненых несли к баржам, обратно сгружали фашины, мешки. Павел подхватил Маняшку на руки и ринулся сквозь толпу.

– Пашка! Пашка! – Александр кричал ему из катера. – Погодите, – сказал он матросам, готовым опустить весла на воду и отчалить.

Павел протиснулся и спрыгнул в катер.

– Боже, кто это у тебя. Чей ребёнок? – удивился Александр.

– Позволь, я тебе потом все объясню, – попросил Павел, опуская девочку на скамейку. – Доставь меня на Северную.

– Хорошо. Ох и творилось что! Это же штурм был?

– Штурм!

– Так мы его отбили?

– Отбили, Сашка!

– Я рад, что ты живой. Но хотя бы что-то расскажи. Я вдруг вижу тебя с ребёнком….

– Саша, у тебя есть деньги. Хоть сколько!

– Есть. – Александр полез в карман, достал несколько монет и ассигнацию.

– Спасибо. Я верну при первой возможности.

– Не надо, – удивился Александр. – Что ж я для тебя деньги пожалею.

Сойдя на Северной пристани, Павел повёл девочку к шатру Фёдора Ивановича. Рынок постепенно пустел. Многие торговцы свёртывали свои шатры и перебирались подальше от берега. Бомбы и ракеты все чаще стали залетать на Северную сторону. Лишь несколько самых смелых торговцев не желали уезжать.

Дед Михо курил у входа в балаган, сидя на перевёрнутом бочонке. Он поглядел на Павла, на девочку, сразу все понял.

– Иди сюда, – сказал он и прижал ребёнка к себе.

– Приютишь на время? – спросил Павел.

– Мог бы даже не спрашивать, – обиженно ответил дед Михо.

– Вот, тут немного денег. Мало ли ей что-то понадобится. – Павел полез в карман шинели. Достал монеты и ассигнации.

– Убери, не позорь меня, – грозно посмотрел на него дед Михо. – Я торгую чем угодно, только не собственным сердцем.

Павел встал на одно колено перед девочкой.

– Поживёшь пока здесь. Я за тобой приду, – пообещал он.

Маняша посмотрела ему прямо в глаза и сухим голосом попросила:

– Только не умирай.

Она быстрым движением сорвала с головы платок, высвободив русую косу, сняла с шеи цепочку, на которой висел крохотный серебряный крестик, сама надела на Павла.

– С богом! – прошептала Маняша и перекрестила его.

Она показалась Павлу какая-то совсем взрослая.

***

После штурма шестого июля противник поменял тактику. Палили из пушек меньше, зато вновь траншеи полезли в сторону бастионов. В минах опять слышалась возня сапёров. Французы упорно продвигались от Камчатского люнета в лощину перед Малаховым курганом. Англичане без устали рыли к третьему бастиону.

Неприятная весть расстроила Павла. Он узнал, что Тотлебен ранен. Пуля навылет пробила ногу. Главнокомандующий уговорил полковника отъехать лечиться к Бельбеку.

– Ничего, – успокаивал ефрейтор Козлов. – Присохнет. Всего-то – дырка. Вот если, не дай Бог, руку или ногу отхватило, тогда – лечи дохтур. А так, поправится наш полковник.

Ночью, как обычно, Павел приводил рабочие роты на бастионы. Всё стало обыденным, привычным, даже смерть. На всех батареях одна и та же картина под вечер: прислуга подле орудий. Пушки, наведённые по гласису, заряженные картечью. У банкетов солдаты прикрытия. Стрелки, отправляющиеся в секреты.

Под утро матросы шли в блиндажи отдохнуть. Прикрытие сходило с банкетов, оставляя штуцерных. Рабочие роты снимались и уходили в город.

Павел, после ночных работ, обычно завтракал у Мельникова в норе. После шёл отдыхать. Вот, так, однажды,