Борис Солоневич - Заговор красного бонапарта

Когда посадка была окончена, неожиданно из станционного здания вышел в своем обычном костюме, полувоенном кителе и высоких сапогах, — Сталин. Рядом с ним шел, семеня на кривых ножках, сутулый, маленький Ежов, секретарь ЦК партии. Все зашевелились и двинулись навстречу красному диктатору. Но тот только благодушно отмахнулся от приветствий и, ни с кем не здороваясь, решительно полез в кабину самолета. Ягода что-то сказал и один из рабочих мигом уступил свое место новому пассажиру. Когда улыбающееся лицо Сталина показалось в окне каюты, отдельно стоявший Каганович приветливо махнул ему белой фуражкой. Его сестра кокетливо подняла руку, обтянутую белоснежной перчаткой, словно для того, чтобы послать Сталину воздушный поцелуй, но, видимо, не решилась, а только послала жест привета и бросила на улетающего пламенный кокетливый взгляд.

Ягода с напряженным вниманием осматривал машину, как будто бы именно он был ответственным за безопасность полета. Потом он спросил о чем-то у главного механика и, подойдя к кабине управления, махнул рукой вперед. Моторы разом загудели и покрыли своим рокотом шум разговоров. Сухой вихрь пролетел внизу. Зрители поспешно отошли подальше от машины и гул моторов перешел в ураган рева. «Максим Горький» медленно, величественно шевельнулся и, постепенно набирая скорость, покатил туда, где стояли Тухачевский и Туполев.

В это время, метрах в трехстах в стороне, у ровно выстроенного звена военных истребителей, начальник военно-воздушных сил РККА, третий заместитель Ворошилова, автор знаменитой теории парашютных десантов, латышь Алкснис, давал свои последние наставления пилотам, назначенным сопровождать «Максима» в его праздничном полете.

— Итак, товарищи, еще раз повторяю: лететь сзади, в двухстах метрах выше, обычным треугольником. Особенно внимательно следить за сигналами командира звена. Под страхом самой строгой ответственности, категорически запрещаю всякие фигуры высшего пилотажа. Вы — почетный эскорт, а не воздушные акробаты. Все понятно, товарищи?

— Понятно, товарищ начальник, — негромко, но уверенно ответили семь пилотов, похожих на неуклюжих медведей в своих летных комбинезонах и с парашютами за плечами.

— Товарищ Шильский, — обратился Алкснис к командиру звена. — Вы несете всю ответственность. Не забудьте — на вас вся Москва, иностранцы, все население смотреть будут. Не осрамитесь! Лететь на малом газу, получая директивы от Волнова. А теперь можете идти в самолеты, товарищи. Отрыв от земли ровно через 5 минут после подъема «Горького».

Летчики откозыряли и, весело балагуря, не спеша отправились к своим машинам. Они были немного удивлены таким строгим внушением. Дело было так просто — сопровождать «Максима». Спокойненько лететь над гигантом. Что тут сложного для них, первоклассных пилотов?.. В эту минуту к начальнику ВВС, треща, подъехал военный мотоциклист. Не слезая с седла, он отдал честь и торопливо отрапортовал:

— Товарищ начальник. Товарищ Ежов приказал вам срочно передать, что на «Максиме» вылетает сам товарищ Сталин.

— Хорошо, — спокойно отозвался Алкснис. — Что еще?

— И еще приказал товарищ Ежов предупредить пилотов, чтобы были поаккуратнее, чтоб, мол, там ни сучка, ни задоринки. Так товарищ Ежов и сказал. Обязательно, мол, передать пилотам обо всем этом.

Запыленное загорелое лицо связиста было взволнованно. Алкснис чуть усмехнулся.

— Ну, насчет пилотов — мое дело. Им ничего этого знать не нужно. Они получили свой приказ. Спасибо, товарищ. Можете отправляться на место…

Пилоты в это время веселой гурьбой подходили к своим машинам.

— Тю, — весело пробасил один из них. — И чего начальника так разобрало? Экая невидаль — треугольничком в такую погодку пролететь!..

— А как все-таки жаль, что покрутиться в воздухе нельзя! Верно, Благин?

Летчик, к которому обратился товарищ, был небольшого роста молодой человек, прекрасно выправленный, с смелым открытым лицом. Он отстал от своих товарищей, сделав вид, что поправляет ремни комбинезона, подслушал разговор связиста с Алкснисом и теперь его лицо было напряженным и суровым.

— Что «верно»? — переспросил он. — Прости, дружище…

— А что там за новости начальнику моторист привез?

Молодой летчик неохотно пожал плечами.

— Не знаю… Не расслышал, — неохотно ответил он. — Что-то, вероятно, служебное.

— Эх, в такую бы погодку да сделать бы да парочку бы меррррррртвых петель, да штопор, да полдюжины всяких скольжений! Ведь вся Москва глазеть будет. Эхма! Зря солнышко только сияет, — а нам радости от этого нет ни которой… А ты, что-то малость бледноватый. Болен, что ли?

— Ясно, болен. У него как раз месячные подошли.

Здоровый, грубый смех взорвался в группе летчиков. Благин с усилием прогнал с лица нервно-решительные складки и заставил себя улыбаться.

— А ну вас к чорту, ребята. Эк, разыгрывать стали! — огрызнулся он, не глядя на товарищей. — Все в порядке. Лезем по местам.

С помощью механиков летчики, неуклюжие и громоздкие, начали втискиваться на свои сиденья. Через несколько минут все было готово и глаза всех устремились на громадный корабль, от которого уже доносился мягкий гул работавших моторов.

— Готово?.. Заводи.

Тонкий высокий звук быстроходных моторов заглушил низкий рев поднимавшегося ввысь «Максима Горького».

Огромные колеса, промчавшиеся по бетонной дорожке, коснулись белой отметки и оторвались от почвы.

— Ara, ara! — сияя, воскликнул Туполев. — Что я говорил? Как раз на 180 метрах… Молодец мой «Максимка».

Лицо Тухачевского, обычно такое спокойное и невозмутимое, на этот раз тоже было более оживленным. Он с искренним восхищением смотрел на коренастую фигурку гениального конструктора, сумевшего с такой необычайной точностью вычислить, где именно громадная, тяжко нагруженная машина оторвется от бренной земли и уйдет ввысь, в напоенный светом и сиянием воздух. Он невольно протянул руку конструктору и горячо ее пожал. Тот, почувствовав искренность поздравления, растроганно улыбнулся.

— Эх, Михаил Николаевич, если даст нам Бог сил и здоровья, да подальше от всяких там Ягодок, — много мы с вами еще делов наделаем! Только бы другие не мешали!..

— Да, это что и говорить… Какие бомбовозы!..

Инженер удивленно поглядел на маршала. Его светлые глаза-щелки на широком загорелом лице сощурились еще больше.

— Ну, во-о-от, — разочарованно протянул он. — Все-то у вас военная точка зрения. Бомбовозы — разрушители. Ей Богу, Михаил Николаевич, довольно этого бесовского разрушения. Обороняться мы, конечно, будем и обороняться зло. Но мечтать о том, что мои птицы будут тонны бомб на города, на детей и женщин бросать, — это, знаете, не по мне. Меня творчество жизни интересует…

— Так мы, военные, вот это самое творчество и должны оборонять, — усмехнулся Тухачевский.

— Даа-а-а… Только каждый, — по-советски выражаясь, — «спец» всегда немножко односторонен. Вы, военные, если войны нет — не прочь бы ее и вызвать, чтобы оружие попробовать… Знаю я мужскую психологию: сперва по мишеням пострелять, потом по зверям на охоте, а потом — давай и человека… Инстинкт борьбы, риска и разрушения… Нет, дорогой, для «красной атаки» на Европу я своих сил и своей души не дам. То ли дело вот теперь — наша подготовка к завоеванию полюса! Шутка сказать — первые жители на мертвой точке земли, принесенные туда нашими стальными птицами! Для этого стоит душу отдать. Это — красивое и чистое дело. Победа человеческой мысли и воли над враждебной стихией… А вы — бом-бо-возы…

Маршал кивнул головой и хотел что-то ответить, как сзади послышался голос запыхавшегося от быстрого бега человека.

— Товарищ маршал!.. Товарищ маршал!..

Тухачевский недовольно обернулся и узнал служащего аэропорта.

— Ну, что там?

— Товарищ маршал, вас по телефону немедленно требуют в Кремль.

— А кто требует? — Не могу знать, товарищ маршал. Только очень срочно.

— Хорошо. Протелефонируйте, что немедленно выезжаю. До свиданья, дорогой Александр Николаевич, — обернулся он к Туполеву. — Жаль, что поговорить по душам не удалось.

— Ничего, Михаил Николаевич, — дружески улыбнулся инженер. — Еще не раз и не два встретимся. Я вот теперь новые машины готовлю для полета на Северный полюс. Ведь вы этим полетом тоже очень интересуетесь. Вот и заезжайте, скажем, завтра, в ЦАГИ[18], я как раз в своей трубе буду новые профили моих полярных самолетов испытывать. А потом в кабинете по душам потолкуем. Ведь есть о чем — время-то ведь какое бурное и путанное. Надо нам, творцам жизни, всегда иметь «чувство локтя». Думаем мы по-одинаковому, но ведь и действовать так же надо. А я вас, дорогой Михаил Николаевич, всегда рад видеть — как это поется: «ночью и днем»…