Михаил Казовский - Топот бронзового коня

    Точно так же отвечал автократор и на просьбы сына Савватия разрешить ему брак с Феодорой. Схлёбывал вино и ворчал: «Ну, опять заладил! Сказано же было: против воли Луппикины я не пойду. А она человек строгих правил. Видеть своей невесткой бывшую танцовщицу не желает. - Поднимал толстый палец кверху: - И не возражай. Спорить с дядей родным, да ещё и с императором - грех и преступление. Стоит мне чихнуть - и тебя не будет на свете; или жизнь окончишь в монастыре. Так что прикуси язычок. Лучше сядь и выпей за компанию. Мы с тобой родня. И должны не ссориться, а держаться вместе. Если мы поссоримся - всё тогда пойдёт прахом!»

    Возвращаясь в субботу после службы домой (в будни он, как правило, ночевал во дворце), к Феодоре под одеяло, молодой магистр оффиций разражался гневной тирадой - обзывал монарха старым обалдуем п дураком; признавался подруге, лязгая зубами: «Вот клянусь - взял бы шёлковый шнурок от портьеры и на дядиной шее затянул. Руки так и чешутся. Не могу смотреть на оплывшую эту рожу пьяную и свинячьи глазки. Бедная Романия! У такой великой державы на престоле - полное ничтожество!» Женщина пыталась его успокоить: «Потерпи, Петра, потерпи. Не имеешь права говорить своё мнение раньше времени. Должен оставаться дядиным любимчиком. Образцовым племянником, верным его идеям и взглядам. Угождать во всём. Слушаться, кивать. Выполнять каждое чудачество и любую прихоть. Погоди, мы ещё своё наверстаем». Он её нежно обнимал, целовал и спрашивал: «Правду говоришь - точно наверстаем?» - «И не сомневайся. Все мои гадания говорят одно: ты взойдёшь на трон после дяди, став Юстином-младшим - то есть Юстинианом». Хохотнув, повторял с улыбкой: «Юстиниан Первый… Неплохое прозвище. И красивое, и почтительное по отношению к царствующему монарху. Вроде тень Юстина - до поры до времени… - Прижимался к ней, полный благодарности: - Ты моя богиня. Вдохновляешь, учишь. Что б я без тебя делал?» Феодора вторила: «Мы теперь едины. Нас не одолеть никому. Мой Юстиниан… победитель… царь!»

    По совету своей возлюбленной, потихоньку, исподволь, начал собирать верных себе людей. Поручил казну выходцу из Сирии Петру Варсиме, ловкому и хитрому финансисту. А другого Петра - Патрикия из Фессалоник - сделал логофетом дрома. Иоанну из Каппадокии [14] выбил должность логофета стад - императорских поместий. Армянину Нарсесу, евнуху, вверил снабжение армии. Продолжал дружить с Велисарием и Ситой, через них коротко сошёлся и с ещё одним молодым военачальником - командиром конницы племени гепидов - Мундом. Так в руках магистра оффиций постепенно оказывалась вся реальная власть. Главное, к нему хорошо относилась молодая поросль - выходцы из далёких и близких провинций, делавшие карьеру во Втором Риме; юноши считали, что он может стать их главой и лидером; поначалу в шутку, а затем всерьёз называли Юстинианом, несомненным преемником августейшего дяди.

    Но противники тоже не дремали. Патриарх Епифаний относился с предубеждением: называл Петра грешником, так как тот жил в гражданском браке с бывшей фигляркой, да ещё и ярой монофиситкой. И не упускал случая, чтобы донести Юстину на племянника, выставить его в невыгодном свете. Постоянно жаловался и квестор священного дворца Прокл, выразитель настроений большинства сенаторов - пожилых аристократов и противников всего нового; их безумно раздражала пронырливость молодых провинциалов, жаждавших занять лучшие места в государстве. Правда, сам Юстин тоже был провинциалом, но его консерватизм и солидный возраст не внушали сенаторам недоверия, и они считали его своим.

    Император, скучая, слушал обе стороны, откровенно зевал во время докладов, иногда просто засыпал. И не принимал сторону ни тех, ни других. Мудро полагая, что, пока петухи дерутся, он стоит над схваткой как бесстрастный арбитр и ему самому опасаться нечего. Говорил племяннику: «В первую очередь бойся не народа, а знать. Потому что волнения плебса - это просто бунт, подавить который ничего не стоит. Но как только во главе бунта появляется знатный человек, умный, хитрый, да ещё с оружием и деньгами, тут уж не до смеха. Словом, пока я жив, Прокл ничего не предпримет. Но потом… всё возможно!» У Петра на кончике языка повисала фраза: «Значит, паше величество хочет видеть меня собственным преемником?» - и страшился произнести, сдерживал себя. Был безмерно счастлив, удостоившись в 521 году звания консула.

    Помогал дряхлеющему монарху упрочать свои связи с Римом. Даже сочинил от его лица бесконечно доброжелательное послание Папе, где подчёркивалась решимость Юстина возвратить всех еретиков н лоно Церкви. Но ни в коем случае не силой, а разумными доводами: «Подобает длительные ошибки исправлять с мягкостью и снисхождением, - утверждал сын Савватия. - Тот хороший лекарь, кто, вылечивая одну болезнь, не способствует появлению новых». Папа на письмо отозвался с воодушевлением и заверил, что в ближайшее время посетит Византий для дальнейших бесед о преодолении разногласий.

    Но не смог приехать по причине своей скоропостижной кончины. Новый Папа на Босфор не спешил, относясь к Константинополю с подозрением. Снова началась переписка, а зимой 522 года отдала Богу душу Луппикина-Евфимия, и скорбящему василевсу было не до гостей.

    Смерть жены подкосила дядю. У него начался запой, оголтелый, самоуничтожающий, и другой, будь на его месте, просто сразу умер бы от обилия потреблённого алкоголя. Но крестьянский организм выдержал, не сдался, хоть и ослабел сильно. Из угара в мир автократор возвратился бледный, исхудавший, плохо говорящий и туго соображающий. Восстанавливался с трудом. Часто приходил к саркофагу возлюбленной, становился перед ним на колени, плакал и молился. А в беседах с племянником говорил: «Жизнь моя окончена. Без Лулу я никто. Для неё карабкался вверх, для неё работал локтями и расталкивал остальных. Ради слов её: «Ты герой, Юстин, и достоин моей любви». Высшая награда на свете - быть достойным любви кого бы то ни было. Ленты, позументы, сокровища - это всё вторично. Не имеют никакого значения, если умерло главное - любовь». Пётр его просил: «Но теперь-то разрешишь узаконить мою любовь?» Император моргал рассеянно, не совсем понимая, на каком разрешении настаивает племянник. А поняв, бубнил: «Погоди… не время… пусть пройдёт сорок дней хотя бы… Ведь Лулу не хотела этой свадьбы, и тревожить её в раю недостойно. Через сорок дней, как положено, дух её успокоится, и тогда… вероятно… Не забудь мне напомнить».

    Да уж не забыл! В марте 523 года, подавая самодержцу на подпись новые пергаменты, сухо комментировал: это - договор с персами об отходе к Романии завоёванной нами Лазики - где живут сваны, абазги, лазы; это - указ о выплате армии нового донатива; это - указ на выдачу денег для ремонта дворца Вуколеон; это - указ о возведении в патриции некоторых господ…

    - А кого именно? - оживился монарх, выводя по трафарету вздрагивавшей рукой «1е^Ь›.

    - Иоанна Каппадокийца…

    - Это можно, он достойный муж…

    - И его супругу…

    - Тоже хорошо.

    - И Петра Варсиму с супругой…

    - Ладно, я не против.

    - Феодору из Антиохии…

    У Юстина изогнулась левая бровь:

    - Кто такая?

    Пётр покраснел:

    - Ну, с которой… в общем, моя невеста…

    Василевс усмехнулся:

    - Ты опять за старое? Танцовщицу в патрицианки? Не осудят ли сенаторы нас? И его высокопреосвященство?

    Глядя исподлобья, молодой магистр оффиций ответил:

    - Феодора давно ведёт честный образ жизни.

    - Честной манихейки?

    - Нет, она готова вернуться в лоно православия.

    - Не свисти, не верю. Худшей еретички свет не видывал.

    Задрожав, племянник воскликнул:

    - Дядя, дядя!… Ваше величество! Вспомните свою любовь к покойнице Луппикине, царствие ей небесное! Взяли её в походе как военный трофей, а потом женились, сделали патрицианкой, а затем и императрицей! Почему же мне, единственному наследнику, вы отказываете в счастье жить с любимой женщиной? Пусть и грешницей, но раскаявшейся? Любящей меня беззаветно?

    Автократор выслушал его молча, проводя толстым пальцем по блестящему золотому трафарету. Проворчал негромко:

    - Что равнять Лулу с Феодорой? Та была рабыней волею судеб и кому попало добровольно не отдавалась. Поклонялась Троице Святой по канонам православия. А твоя эта шалопутка? Неужели других невест нет в Романии, более достойных?

    Пётр произнёс твёрдо:

    - Мне никто не нужен, кроме моей возлюбленной.

    - Вот осел упрямый, право слово… Ладно, не сердись. Где указ? Давай. Подпишу, согласен. Пользуйся тем, что иных наследников не имею, выбирать не приходится. - И вздохнул устало: - Дураки мы все, кто стремится к трону. Ничего хорошего в императорской власти нет. Даже императоры смертны. И не могут спасти от гибели близких своих. И не могут сделать людей счастливыми росчерком пера… А тогда зачем? Ты ещё не понял… Но когда поймёшь, будет слишком поздно.