Владимир Рынкевич - Наука умирать

   — Кончается, — всхлипывая, ответила Вера. — Перевели в отдельную палату. Вы Марков? Папа хорошо о вас говорил.

   — Берегите слёзы, Верочка. Скоро начнутся большие бои.

В палате встретили старшую дочь Алексеева — Клавдию. Она учила ходить с костылём симпатичного раненого юнкера; на лице его — лёгкое презрение к ранению и готовность к любой опасности. Таких генерал Марков любил.

У юнкера, расположившегося у окна, в руках потрёпанная подшивка журналов. Увидев генерала, положил журналы на подоконник и, прислонившись к стене, изобразил нечто вроде положения «смирно». Доложил по-строевому:

   — Ваше превосходительство! Юнкер Константиновского училища...

   — Отставить! Устав нарушаете. В лазарете доклады отменяются. Что читаете? Садитесь, рассказывайте.

   — Нашёл вот старую «Ниву». Роман.

   — Про любовь?

   — Конечно, про любовь. Но занятно. Вообще люблю Тургенева.

Марков взял громоздкую, уже лохматящуюся подшивку, прочитал:

   — «Разрыв-трава»... Да... «Бегите от неё, иначе она испепелит вашу душу...» Нравится?

   — Занятно. Но это я так, по случаю ранения. Тургенева не нашёл.

   — Но лучше читать хорошее. И в жизни своё дело делайте только хорошо. Ведь вы артиллерист? Так же, как и я?

   — Так точно. Ларионов Виктор.

   — Скажите, Виктор, а как вы собираетесь сражаться, если во всей армии нет ни одной пушки? — спросил Марков.

   — Отобьём от большевиков и будем бить по ним из их же орудий.

   — Это слова настоящего русского воина, — сказал Марков.

   — И ещё, если разрешите, только... Ваше превосходительство, мне надо учиться ходить с костылями, разминать ногу — не могли бы мы выйти в коридор.

Вышли, и Ларионов негромко сказал, оглядываясь на дверь палаты:

   — Не надо, чтобы они нас слышали. Я знаю, где можно взять трёхдюймовку — у казаков на путях. Они ждут покупателя.

   — Прекрасно, юнкер, — сказал Марков, — но первое орудие будет моё.

Мимо прошла статная медсестра с монгольскими глазами и со всеми приветливо поздоровалась, назвав Маркова «ваше превосходительство». Ему объяснили, что это Наталья Лавровна Корнилова.

   — Почему же ваше первое? — спросил Виктор.

   — Скорее выздоравливайте, юнкер. И мы с вами вместе поставим трёхдюймовку в ваш артиллерийский парк. Она нас ждёт!

   — А командир роты ничего не знает, — удивился Виктор.

   — Ещё никто ничего не знает, — сказал Марков. — Кроме генерала Каледина. В Донском музее стоит нормальная трёхдюймовая пушка. Её используют для погребального салюта на похоронах генералов. Атаман отдаёт её. Я смотрел пушку. Недавно из неё стреляли, потом пыжевали, как положено, смазали ствол.

   — Ваше превосходительство, — хитро улыбнулся Ларионов. — А ведь там две пушки.

   — Вторую возьмём в придачу, — мгновенно решил Марков.

В сочельник на радость детям он поставил у окна в большой комнате небольшую ёлку. Сам же без всякой жалости к себе подумал: «Для меня последняя». Не пасьянс побуждал к пессимизму, хоть и не сходился.

Главный «пасьянс» был на улицах, в степях, на станциях, где толпы офицеров так и не складывались в 10-тысячную армию, которую требовал Корнилов для начала решительных действий. Всего тысячи две, с небольшим, юнкеров и офицеров собирались сражаться за Россию, а остальные сидели в кафе Новочеркасска и Ростова.

Деникин, Романовский, Марков через объявление в газете организовали собрание офицеров в театре. Пришли... около двухсот человек. Одеты «под пролетариев» и с такими же замашками. Ни один не записался в армию. Кричали: «Мы, русские офицеры, призваны защищать границы государства, а не честь отдельных генералов!»

   — Так чего же не защищаете? — спросил их Марков. — Мы не против.

   — Вы своими объявлениями призываете нас к бегству неизвестно куда! — выкрикнул какой-то горластый в рваной солдатской шинели.

   — Мы никого не заставляем силой, — ответил Марков. — Вольному воля. Но те, кто не с нами, будут вынуждены стать нашими противниками.

Они надеялись, что этого не произойдёт.

Вечером зашёл Деникин с пакетиком сладостей: «Ксеничка прислала с праздником поздравить».

Сергей Леонидович по обыкновению сидел за пасьянсом, карты не сходились, короли постоянно не находили себе места. Он чертыхался, а шёпотом матерился. Дети окружили дядю Антона, одаривавшего их конфетами, затем Марианна увела их спать, и Деникин с непривычно виноватым видом начал объясняться по поводу предстоящей свадьбы.

   — Решили 7 января, — сказал он, — после Рождества и Нового года. Только, знаете, Сергей Леонидович, такое время, что нельзя делать праздник.

   — Какой праздник! По стакану горилки, чтобы стало горько, — и всё.

   — Понимаете, Сергей Леонидович, придётся вообще без всяких угощений и застолий. Иначе нас не поймут. Мы посоветовались с Николаем Степановичем Тимановским[22] и решили — только скромное венчание в маленькой церкви. Кроме жениха и невесты, будут присутствовать лишь вы и он с адъютантами.

   — Правильно решили. Горилку в рукаве принесём.

   — Объясните Марианне Павловне, чтобы она поняла обстановку.

   — Она всё понимает больше моего. Даже пасьянсы у неё сходятся. Вот с мужем сестры что-то не так.

   — На этот случай у меня газетка, — сказал Деникин, доставая большевистские «Известия». — Сначала юмор: «Положение крайне тревожное. Каледин и Корнилов идут на Харьков и Воронеж. Комиссар Склянский доложил Совету Народных Комиссаров, что Дон мобилизован поголовно, вокруг Ростова собрано 50 тысяч войска».

   — Прекрасно, — сказал Марков. — Нам бы так неплохо повоевать.

   — А вот это неприятно: «Генерал Д. Потоцкий арестован военно-революционным комитетом деревни Позднеевки и отправлен в Петропавловскую крепость». Он же ваш свояк. Не надо говорить Марианне?

   — Она мужественная женщина. Да и если сразу не убили, то, может быть, обойдётся.

Венчание генерала Деникина и Ксении Васильевны Чиж состоялось 7 января в мрачный холодный вечер, в маленькой городской церкви, где священник даже остерёгся зажечь паникадило. Горели восковые свечи, присутствовали лишь священник, новобрачные и два генерала с адъютантами.

Вышли из церкви. Молодые... Да. В общем, молодые сели на извозчика, генералы и адъютанты взяли другого.

   — Не спеша на Ермаковский, — скомандовал Марков и вынул из-под куртки бутылку. Родичев достал стакан.

Пили за молодых, закусывали хлебом и салом. Где-то вдалеке изредка стреляли.

   — Вот и салют, — сказал Тимановский.

   — У нас такая артиллерия, что можно и батареей салют давать, — напомнил Марков. — 6 орудий.

   — Если бы вы знали, как мне последние два орудия достались, — вспомнил Тимановский. — Казаки мне их пропивали. Почти сутки пили. 5 тысяч рублей обошлись пушечки. Но, правда, в порядке. Казаки любят хорошее оружие.

Из-за угла вдруг выскочили несколько человек с винтовками. Один выстрелил куда-то наугад, выбросив в ночь пламя и напугав лошадей.

   — А ну, стой! Предъявляй документы.

   — Пьяные солдаты-грабители, — сказал Тимановский, слезая с брички.

Извозчик в страхе крестился.

   — Вот мои документы, — сказал Тимановский, распахивая шинель и показывая георгиевские кресты. — А вот ещё один.

И достал револьвер.

   — Да мы чего? Мы проверяем, — забормотали солдаты.

   — А который стрелял? — спросил Тимановский.

   — Да вот этот с испугу.

   — Кру-гом! — скомандовал полковник. — Бегом марш!

И солдаты побежали.

   — В бою они все будут бежать от нас, — сказал Марков. — Только их много, и бежать далеко. Много времени потребуется и много крови.

Новый, 1918 год в Артиллерийской роте встречали торжественно и в присутствии высокого гостя. Генерал Марков пришёл, когда ещё не накрыли стол и спорили, как правильно готовить глинтвейн. Юнкерам было неудобно, но Марков их успокоил: «Я могу быть полезным и при надрывании стола».

Состоялось торжественное примирение юнкеров двух училищ: «михайлонов» и «констапупов». Константиновец Марков утвердил прекращение традиционной вражды. За глинтвейном он произнёс речь, запомнившуюся участникам на всю жизнь. Для многих жизнь оказалась короткой.

   — Легко быть честным и храбрым, — сказал генерал, — когда осознал, что лучше смерть, чем рабство в униженной и оскорблённой России. Сегодня для многих последняя застольная беседа. Не надо тешить себя иллюзиями. Многих из собравшихся здесь не будет между нами к следующей встрече. Поэтому не будем ничего желать себе — нам ничего не надо, кроме одного: «Да здравствует Россия».

На станции Лозовая холодный ветер гнал позёмку по перрону, трепал клёши матросов, что-то грузивших в бронепоезд, в стороне у вокзала солдат играл на гармошке к выкрикивал нелепые частушки: