Государи Московские: Святая Русь. Том 2 - Дмитрий Михайлович Балашов

весело, пригласил к столу. На его рассказ о крымских делах, не дослушав, махнул рукой:

– Видал, сколь собралось силы? Тут и русичи, и ляхи, и немцы – кого только нет!

– Разобьем? – вопросил Васька оглана без церемоний, на правах боевого друга.

Бек-Ярык задумался и вдруг поскучнел:

– Не ведаю! Тохтамыш ждет, что к нему подойдут его прежние беки… Кто остался жив! – домолвил он хмуро. – Ежели так…

– Князь Василий знает о сговоре Тохтамыша с Витовтом?

Бек-Ярык поглядел внимательно в глаза своему сотнику. Кто сказал этому русичу о сговоре? Но он уже был пьян, был весел и не пожелал додумывать до конца. Беспечно махнувши рукою, отмолвил:

– А и узнает, теперь это не важно!

– Не выступит против нас?

– Мыслишь так? – Оглан уставился на Ваську, сощуривая глаза. – Тогда тебе, сотник, придет на Русь бежать! – Сам рассмеялся своей шутке, протянул чашу. – Пей! Русский мед! Не выступит против Витовта коназ Василий! А прикажет ему литвин, он и сам к нам на помощь полки подошлет! Нет, не устоять Темир-Кутлугу! Чаю, не устоять… Один Тимур… Да Тимур далеко теперь! Коназ Витовт с им сговорит… Как-нито… По-мирному… Пей!

Васька пил. Пил и ел, испытывая странное чувство от совершенного предательства, не исключившего его любви к Бек-Ярыку, странной любви русского сотника к монгольскому оглану. И так хотелось теперь, чтобы его слова, сказанные Ивану Федорову, ничего не изменили в течении событий, избавив его, Ваську, от душевных метаний и бурь… Уже поздно вечером, глядя в налитые хмелем глаза оглана, вопросил:

– А верно, что Тохтамыш Витовту Русь подарил?

Бек-Ярык пьяно расхмылил, возразил:

– А я не ведаю о том! И ты не ведай! Не наше дело то! Кому Русь, кому Орду, кому хомут, кому ярмо… Окрепнет ежели наш хан, не отдаст русский улус Витовту. И тебя я… не отдам… Живи у меня, сотник! Давеча не ушел, теперь живи! Женись! На татарке женись! Любить будет, детей рожать будет… Забудь свою Русь! У нас степь, воля! Простор! Пускай урусутский да литовский князья друг с другом ратятся! Нам то и надобно! Нельзя, чтобы татары резали друг друга, как теперь! Пусть они режутся, а нам дают дань! Тохтамыш не прав, Темир-Кутлуг не прав, Идигуне прав – нам надобно всем вместе бить… Витовта!

Оглан был уже совершенно пьян, нес невесть что, и Васька осторожно выскользнул из шатра. Его воины уже разоставили шатры, уже раздобыли баранины и крупы, сварили жидкий пилав. Сотнику была оставлена миска под крышкой, и он, чтобы только не обидеть своих ратных, похлебал простывшего хлебова со стынущим на губах бараньим салом, после чего, ткнувшись в кошмы, заснул каменным сном, не додумавши самого главного: русский он или уже татарин? И что ему содеять теперь: бежать на Русь или жениться вновь на татарской жене и окончательно забыть свою далекую родину? «А, битва решит!» – последняя была Васькина мысль.

Вдали, под стенами Киева, пошумливал ратный стан, взрывами доносило хохот и клики. Паны налегали на русский мед и на греческие, навезенные армянскими купцами вина. Пили, щедро разбрасывая серебро, а то и взаем, под будущую боевую добычу, заранее раздавая и раздаривая пленных татарок, баранов и табуны степных косматых коней.

На воткнутых в землю древках колыхались над станом тысячи знамен и штандартов с гербами рыцарей, участвующих в походе.

Днем и ночью груженые возы, влекомые медлительными волами, везли и везли в стан продовольствие: говяжьи и бараньи туши, крупу и хлеб, дичину и рыбу, бочки капусты, редьки, сушеных груш, моченых яблок и соленых арбузов. Ратники резались в кости, проигрывая и отыгрывая вновь друг другу серебряные немецкие талеры и ратную справу.

Ждали Витовта.

Глава двадцать третья

Погружаясь в события прошлой жизни, постоянно наталкиваешься на своеобразные фантомы истории, устойчивые мифологемы, принятые наукой и общественным мнением за истину, в свою очередь обросшие вторичными легендами и художественными украсами, закрепленными литературой и живописью, многократно повторяемые и устоявшиеся до того, что их и тронуть опасно, ибо любые попытки критически рассмотреть исходные основания этих преданий вызывают всеобщее возмущение.

В самом деле! Победил ли Рамзес хеттов в битве при Кадете или был разбит ими?

В каком году на самом деле родился Иисус Христос?

Была ли Жанна д’Арк крестьянкой или все же незаконной королевской дочерью, как выясняется теперь, и была ли она сожжена?

Прибивал ли Олег свой щит к воротам Константинополя, или ему приписаны подвиги совсем иных властителей, правивших в Киеве до Олега?

Кто такие «неразумные хазары» и какая власть установилась в Хазарии ко времени решительного столкновения ее с Русью при князе Святославе?

Состоялся или нет брак Ольги с князем Малом и чей сын в этом случае Святослав?

В самом ли деле Джамуха воевал с Темучжином, или это была игра в поддавки двух побратимов, один из которых помог другому прийти к власти?

Союзничал ли Олег Рязанский с Мамаем и указывал ли Тохтамышу «броды на Оке»?

В самом ли деле Соломония Сабурова родила сына, который в этом случае был бы «законнее» Ивана Грозного?

Кто финансировал и, главное, с какой целью Октябрьскую революцию в России? И кстати, какой национальности был Ленин, да и Гитлер тоже?

Кого и за что убили под именем Зои Космодемьянской? Впрочем, история прошедшей войны, особенно в начальной части своей, едва ли не вся покуда состоит из умолчаний и домыслов.

Подобные вопросы бесчисленны, и порою легенда столь укреплена в общественном мнении, что сама попытка критически опровергнуть ее, даже и опираясь на несомненные факты, оказывается недопустимою дерзостью.

Даже и поныне трудно высказать ту несомненную истину, что битва на Дону, позднее названная Куликовым полем, никак не являлась генеральным столкновением Руси с Ордою, что в военном отношении была она лишь выигранным сражением в проигранной войне и что духовное ее значение – осознание владимирскими русичами своего национального единства – было безмерно значительнее политического успеха, а организаторами Мамаева похода явились Генуэзская республика и папский престол, и именно этим союзом Запада и Востока, направленным против Руси, и был опасен этот набег, отбитый Русью с тяжелыми жертвами, тяжелыми, но все-таки гораздо меньшими, чем это указано в литературной повести о донском сражении и закреплено исторической традицией.

Допустимо спросить и так: а для чего историки добиваются установления реальных фактов прошедшего времени? Зачем вообще надобно разрушать красивые легенды? Зачем доискиваться часто непопулярной истины?

Дело в том, что за легендами всегда стоит или сознательная, созданная с определенной идеологической целью, или бессознательная ложь, исходящая из постулатов, принятых без критики.

Так, сугубое подчеркиванье жестокости восточных завоевателей имеет целью оправдать европейскую экспансию в тех же восточных странах. Хотя, по существу, жестокость эта, естественная для своего времени, не превышала жестокости европейских завоевателей, а зачастую и значительно уступала ей. Вспомним, что творили ордынские рыцари в Поморье и Прибалтике, ужасы европейского завоевания Америки, работорговлю «культурных» европейцев в «некультурной» Африке и т. д. Сколь часто мы вообще превосходство культуры измеряем мощностью пушек и толщиною танковой брони!

Поэтизация подвигов того же Матросова, у которого, скорее всего, попросту сдали нервы (задача солдата все-таки, не отступая, как можно дольше оставаться в живых. Слишком легко разгромить людей, кидающихся на амбразуры!), нужна была сталинскому режиму для самооправдания, для воспитания нерассуждающих людей-автоматов, исполняющих приказы, не задумываясь об их существе. Девушка, жестокою зимой поджигавшая, согласно приказу о «выжженной земле», крестьянские избы в Подмосковье и тем обрекавшая на смерть не столько немцев, сколько своих же русских крестьян (названная впоследствии Зоей Космодемьянской), и ставшая легендарной мученицей, должна была своим примером оправдать этот жестокий и бессмысленный приказ, согласно которому взрывались памятники культуры, уничтожалось жилье, да и многие промышленные объекты уничтожались совершенно зря, без всякого загляда в будущее, без мысли о том, что все это – наше национальное достояние, которое нам же и придется восстанавливать после войны.

Легенда о том, что на Куликовом поле легло девять десятых русской армии, тоже отнюдь не безвредна. На нее опирается постулат, что-де «русские, добиваясь победы, никогда не считали своих потерь». Формула эта, опять же, принадлежит большевистской эпохе, когда потерь – ни в Гражданской войне, ни в Отечественной, ни в период коллективизации – действительно не считали.