Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

К Павлу подвели верховую лошадь. Майор с вислыми седыми усами скомандовал:

– Второй дивизион, запрягай! Осмотреть заряды, зажечь фитили!

Через пять минут выстроились упряжки с орудиями. Прислуга стояла у сцепок в полной готовности.

– С богом! – махнул рукой майор. – Ведите, поручик.

Тронулись. Дождь под порывами ветра налетал, будто волны в шторм. Через минуту Павел промок насквозь. Рубаха неприятно липла к телу. Даже в сапоги затекала вода. Ядра падали вокруг. Разбило последнюю сцепку. Ранило двух артиллеристов. Майор приказал отвезти орудие в депо и, по возможности, прислать другое. Туман всё сгущался. Обернувшись, Павел различал только две передние сцепки, а дальше едва заметные огоньки фитилей в стеклянных фонарях.

Вскоре к туману примешался пороховой дым. Слева плескалось море, но его не было видно. Иногда в дымке всплывала чёрная копоть пароходов.

Повернули за угол Морской улицы. Откуда-то с Херсонесского мыса, гудя, пролетела ракета над самыми головами, обдавая жаром. Опять досталось последнему орудию. Ракета взорвалась прямо перед упряжкой. Лошадей повалило, превратив в кровавое грязное месиво. Ездового сбросило.

– В депо за лошадьми, – приказал майор полковому адъютанту. Выругался про себя, затем громко крикнул:

– Песенники где? Песню запевай!

И песенники грянули:

Артиллеристом я родился,

В семье бригадной вырос я ….

– Что так заунывно? – отругал их майор. Потребовал: – Веселее!

Огнём картечным я крестился,

И черным бархатом повился!

Чем ближе к бастиону, тем чаще стали падать снаряды. У самых ног, позади, спереди фыркая, пролетали конгревовы ракеты, рассыпая искры; лопались бомбы, раскидывая осколки и щебень; пули плющились о камни, зарывались в землю, иной раз со звоном били в стволы орудий. Даже лошади, привыкшие к боям, вздрагивали и испуганно шарахались. Добрались, потеряв пять человек и две пушки.

Но даже в самых гиблых местах, когда вокруг летала и взрывалась смерть, артиллеристы заводили песню, да ещё с присвистами и прибаутками. Даже майор улыбался сквозь седые усы и подмигивал Павлу, дескать: с нами не пропадёшь!

Водой с баклаги окропили,

Обвили шнуром вытяжным,

Снарядной мазью умостили,

И полусалом нефтяным…

Бастион узнать невозможно. Траверзы побиты. Весь двор перепахан снарядами. Дым стоял – не продохнуть. Ядра били в бруствер, ломая габионы, разбрасывая камни. Влетали в амбразуры, срывая верёвочные маты. Скакали по дворику, вбиваясь в горжевую стенку. Вал уже превратился в кучу земли и камней, из которой торчали прутья разодранных туров. Большие корабельные орудия почти все были испорчены. В некоторых местах загорелись амбразуры. Смельчаки из матросов, перекрестившись, выбегали наружу с ведром воды и заливали огонь. Нередко, тут же падал, сражённые пулями. С тыла гужевые команды тянули резервные пушки. Тела убитых и покалеченных сносили за горжу. На место выбывших расчётов спешили новые.

– Амбразуру завалило! – позвал матрос у большой бомбической пушки.

На ствол обрушилась часть вала. Павел тут же организовал рабочих и сам, схватив лопату, принялся очищать орудие.

– Живее, братцы! – просил матрос.

Ядро влетело в амбразуру. Чёрной тенью мелькнуло перед самым носом у Павла и упала где-то возле горжевой стенки. Матрос, работавший рядом, начал оседать на землю, удивлённо глядя куда-то в небо. Ему снесло макушку. Товарищ-артиллерист подхватил его и аккуратно уложил на землю. Снял с себя шапку и закрыл ужасную рану. Затем спокойно, будто ничего не случилось, сказал:

– Довольно, братцы, расходись! Далее наша работа.

Матросы из прислуги навалились на пушку, подкатывая её на место.

Огромная бомба грохнулась на крышу порохового погреба. Во все стороны полетели мешки с землёй и бревна. Тут же сапёры принялись засыпать прореху.

– Живее! – торопил их Павел. – Если вторая бомба угодит туда-же – от нас ничего не останется.

Наконец развернулся второй артиллерийский дивизион и открыл частую пальбу. Результат этой канонады не заставил себя ждать. Бомбы перестали падать на бастион. Только ядра с дальнобойных орудий изредка вколачивались в траверз. Сапёры и солдаты, определённые на работы, принялись восстанавливать бастион. Вскоре подвезли туры и мешки с землёй.

Павел урвал свободную минутку и заглянул на перевязочный пункт. У блиндажа лежали и сидели человек двадцать, истекающих кровью. Ирина, вся перепачканная в крови и глине, разрезала одежду на раненых, делала перевязки. Дарья помогала ей. Брат Иннокентий поил солдат водой, обтирал влажной тряпкой лица, бормотал какие-то утешения. Подбегали солдаты с носилками из центрального перевязочного пункта. Ирина указывала, кого забирать в первую очередь.

Павел убедился, что с Ириной все хорошо, отправился обратно к рабочим. Он всё удивлялся: быть такого не может! Неужели это – та самая Ирина, светская девица, дочь дипломата, воспитанная в Смольном институте самым благородным манерам и строгому политесу, завидная невеста в Петербурге, нынче ловко управляется с перевязками. Не боится ни крови, ни вывороченных внутренностей, ни оторванных конечностей…. Да что там – смерть за её плечом стоит, а ей – плевать.

***

Восемь дней длился огненный ураган. С раннего утра и до позднего вечера полыхали бастионы. Как только с закатом канонада стихала, сапёры и солдаты, назначенные на работы, начинали восстанавливать разрушения. Но и ночью продолжали рваться бомбы. Вдобавок вражеские стрелки открывали охоту.

Противник приходил в бешенство, когда утром видел, что все разрушения, на которые они потратили тысячи пудов пороху и сотни снарядов, вновь восстановлены. И всё начиналось заново.

По ночам, чтобы дать рабочим время спокойно восстановить бастионы, собирались охотники и делали отвлекающие вылазки. Кровавые рукопашные схватки не утихали до рассвета. Ружейная перестрелка возникала то в одном месте, то в другом. Обратно возвращались, неся на руках тела товарищей.

Самая сложная работа – замена тяжёлых орудий. Если у бомбической пушки разбивало лафет, из арсенала везли части другого станка и собирали его на месте. Из доков притащили подъёмную машину: металлическая рама на колёсах с блоками и тросами. С помощью воротов несколько человек приподнимали орудие. Под него подкатывали новый лафет. Пушку осторожно опускали на лафет и после – крепили. Если сам ствол разбивало, его приходилось скатывать куда-нибудь в дальний угол, чтобы он не мешался под ногами. Об осколки крупных бомб можно было покалечить ноги. Поэтому осколки убирали в первую очередь. За горжевой стенкой лежали бухты толстых корабельных канатов. Постоянно два матроса плели из них маты, которыми закрывали амбразуры от пуль.

На девятый день с рассветом ждали новой канонады, но её не случилось. Противник постреливал, но всё как-то вяло. Однако никто не радовался тишине. Любому было понятно: затишье предвещало штурм. Гарнизон подняли по тревоге. К бастионам подтянулись пехотные батальоны и полевая артиллерия. Ждали в напряжении целый день.