Овация сенатору - Данила Комастри Монтанари

— Как ты познакомилась с ним?

— Нас познакомил Паул Метроний. Он тоже мой клиент, хотя после новой женитьбы редко заглядывает сюда.

— Когда ты видела Феликса последний раз?

— За несколько дней до смерти, — тотчас, без заминки ответила женщина, присаживаясь на ложе, которое, судя по всему, стояло здесь не только для приятной беседы. — Он жаловался на жадность брата… Кстати, мне придётся навестить его: бедный Антоний оставил неоплаченный счёт.

— Сомневаюсь, что Токул захочет открыть тебе кошелёк, — заметил Аврелий, чтобы она не питала напрасных иллюзий.

Судя по возникшей на лбу морщинке, женщина задумалась.

— Ах, какая беда! А я так рассчитывала на эти несколько сестерциев, чтобы расплатиться с портнихой и ткачом! — с огорчением произнесла она, глядя в то же время на сенатора многообещающим взглядом.

«Ничего не просит, как настоящая профессионалка, — заключил Аврелий. — Ждёт, пока мужчина сам предложит».

— Ну, если тебе больше нечего сообщить мне… — разочаровал её патриций, намереваясь распрощаться.

— Подожди, ты же не собираешься уйти так вот сразу! — остановила его гетера и хлопнула в ладоши, вызывая служанку. — Попробуй хотя бы фиалкового ликёра, который я заказываю специально для моих гостей! Или предпочитаешь косское вино, смешанное с морской водой?[36]

Публия Аврелия так мучила жажда, что, несмотря на искушение этими изысканными напитками, он все же отважился высказать довольно причудливое желание.

— Нет ли у тебя холодного пива? — спросил он, рискуя своей репутацией знатока вин.

— Пива? — ужаснулась куртизанка. — Это же напиток варваров!

— Однако хорошо утоляет жажду, — объяснил патриций. — Неважно, охотно выпью и чашу кос-ского.

Юная темнокожая рабыня внесла амфору и две серебряные чаши.

— Иди, я сама! — отослала её Глафира, искоса рассматривая гостя.

«Пиво! — возмутилась она про себя, — горькая бурда цвета мочи! Как это может нравиться сенатору Стацию, который считается одним из самых утончённых мужчин в Риме?» Так или иначе, придётся привыкнуть к нему, если этот экстравагантный патриций станет её клиентом. «Прежде всего, однако, надо постараться, чтобы он захотел стать им», — подумала она, красиво наклонившись, чтобы показать сенатору, что её грудь не нуждается ни в какой поддерживающей повязке.

Когда она стояла так, склонившись подле него, из выреза платья вдруг выскользнула цепочка с подвеской и закачалась, едва ли не касаясь щеки патриция.

— Очень красивая! — воскликнул Аврелий, и когда женщина поняла, что он говорит о подвеске, а не о ней, с трудом скрыла негодование.

Сенатор поймал пальцами драгоценность и стал внимательно её рассматривать: изысканная работа — пчёлка в полёте со слегка отведёнными назад крылышками. Крохотное насекомое воспроизведено в золоте с удивительной точностью, только крючочек, которым изделие крепилось к цепочке, был грубо искривлён, словно его согнули, а потом наспех выправили.

Гетера между тем постаралась скрыть своё недовольство. Слава Стация как любителя женщин, конечно, сильно преувеличена, решила она. Такой великолепной грудью, как у неё, можно любоваться и любоваться, а этот дурак рассматривает какую-то подвеску! Обидевшись, она хотела немедленно распрощаться с невежливым гостем, но тут же спохватилась: завтра должен прийти за деньгами ткач, а кроме того, ждут оплаты краснодеревщик, портниха, швея и ювелир.

— Расскажи мне ещё об Антонии, — повторил мужчина. — Похоже, в последнее время он зачастил к тебе…

— И в самом деле, он постоянно бывал здесь. Ты находишь это странным, Аврелий? — спросила куртизанка, лукаво подмигнув.

— Значит, ты очень нравилась ему.

— Пожалуй, даже слишком. Женщина с моим ремеслом не может позволить себе таких навязчивых любовников. Может быть, не стоит говорить так, но теперь, когда бедняга умер…

— Не оплатив к тому же счёт, — улыбнулся Аврелий.

— Антоний Феликс был темпераментным мужчиной, а его вялая жёнушка Бальбина совсем не удовлетворяла его, — продолжала гетера.

— А в чём дело? У него был какой-нибудь порок или извращение? — пожелал узнать сенатор, весьма заинтересовавшись.

— Нет, ничего такого. Хотя могу сказать, что он был очень ревнив.

— Он ревновал гетеру? — спросил патриций с подчёркнутым недоверием.

— Удивляешься? — ответила явно задетая женщина. — Многие мужчины, если бы могли, охотно поменяли бы своих жён на нас, прекрасно зная, что, в конце концов, оказались бы куда счастливее и уж точно не рогоносцами!

«Метроний… — сразу же подумал сенатор. — Ведь он был постоянным клиентом Глафиры, прежде чем женился на Кореллии…»

— Антоний оставил в моём сердце большую пустоту. Даже не представляю, как заполню её! —вздохнула куртизанка, решив сделать патрицию ещё один намёк.

— Ты могла бы найти нового клиента, — посоветовал Аврелий.

— Это должен быть какой-то совершенно необыкновенный человек, — проворковала она и продолжила уже про себя: — Не то что этот Антоний, который во всём зависел от жадного и своенравного брата… Сенатор Стаций невероятно богат и оплатил бы все счета, не говоря ни слова…

— Я подумал о Парисе, моём управляющем. Он страдает чрезмерной робостью, — разочаровал её Аврелий.

— У него проблемы в спальне? — профессионально поинтересовалась Глафира певучим голосом не без некоторого, еле заметного неудовольствия.

— Скажем так, он не решается переступить определённый порог. Он пробовал даже с Цинтией, но ничего не вышло!

При имени соперницы гетера поморщилась.

— Со мной он уж точно почувствует себя могучим и уверенным. Однако знай, что это ему обойдётся недёшево, потому что бедный Антоний оставил меня в таком трудном положении…

— Антоний был моим другом, я заплачу. Деньги принесёт управляющий, так что у тебя будет возможность познакомиться с ним, — пообещал патриций, прощаясь.

Женщина поднялась, чтобы поводить гостя до дверей, и, скрывая разочарование за широкой улыбкой, произнесла:

— В моём доме есть обычай провожать друзей поцелуем, — и забросила руки ему за шею.

Аврелий ответил ей настолько убедительно, что Глафира решила приписать к счёту Антония ещё и долг массажистке, парфюмеру и косметичке.

IX

ИЮНЬСКИЕ КАЛЕНДЫ

На следующее утро сенатор лежал в библиотеке на ложе в мягких подушках, погрузившись в чтение философа Темиста, когда в дверь постучал взволнованный Парис.

— Прибыл Марк Валерий Цепион, мой господин. Он мрачнее колесницы