Государи Московские: Воля и власть. Юрий - Дмитрий Михайлович Балашов

земли целительно, а вера всегда творит чудеса, ибо на ней держатся все наши упования земные.

И не так просто, и не так идиллически шел дальнейший разговор святителя с князем, как это сказано в той же летописи:

«Митрополит же учив князя о любви не токмо с братьею, но и со всеми православными. Князь же Юрьи многу честь воздав ему и отпусти его, сам же проведи его со всем народом, рече ему: „Пошлю о миру к великому князю бояр своих“».

Говорилось со многою бранью и о Литве, и о татарах, и о фрягах, и об унии Цареграда с Римом, и о том, что настали последние времена и надобно думать о том, кто сядет на столе Владимирском, и о том, чего хочет, чего ждет народ от своей вышней власти. И, напротив, чего ждет вышняя власть от народа, и Фотий вновь и вновь повторял, что понимает все изреченное Юрием, но ежели обрушится лестница званий, степеней и чинов думы государевой, то настанет худшая из возможных смут. Что власть стоит авторитетом и преданием и продолженностью. И Фотий приводил примеры из византийской истории, поддерживающие ту истину, что пренебрегающие уставным речением дел со вручением чинов и званий, так сказать «по ряду», неизбежно ввергали страну в хаос, что народ, лишенный узды, разрушает здание государственности. На что Юрий возражал, указывая на своих северян: важан, двинян и прочих, что в непорушенном народе истины христианства живут нерушимо, что люди, «зде сущие», отлично понимают разницу добра и зла, и что «охлес», в понимании Фотия, скорее уж надобно искать на Москве, чем здесь, и что такому народу не опасно говорить истины, а истиною является сегодня опасность поглощения Руси латинами, поскольку даже и в Орде Витовт сажает на престол своих ставленников, и на кого может иметь надежду Русская земля в нынешнем жестком обстоянии? И Фотий хмурит чело (в душе он совсем не уверен в том, что сумеет уговорить и остановить Витовта!).

Хмурит чело, но и вновь возражает князю, что обычай передавать власть от отца к старшему сыну установлен великим Алексием, что церковь зрит сквозь века и через бренные судьбы отдельных игемонов и правителей, ибо человек смертен, а закон, обычай вечен, и уже потому его неможно нарушить, не поколебав всего здания власти. Что Юрий должен думать не о себе, а о Руси, продолженной в веках, и силы свои полагать жертвенно на укрепление сущей власти, ибо и он не ведает грядущего и грядущих, после смерти Софьи и Василия, правителей страны, да и старик Витовт не вечен!

– Уступи, князь! Уступи, и премногу честь получишь от Господа своего! И о малых сих, которые ныне мрут черною смертью, а там начнут гибнуть в войнах друг с другом. Кто будет рад взаимной резне православных русичей?! Вот о чем ты не помыслил, князь! И о той злобе, что подымется в душах русичей, когда прольют братскую кровь, помыслил ты? А когда придет нужда в соборном совокупном деянии, как себя поведут враждующие друг с другом, не предадутся ли иные той же Литве? Об этом ты помыслил, князь?!

Юрьев дьяк, опустив голову, почти безостановочно писал что-то на вощаницах, откидывая в сторону исписанные деревянные странички, покрытые тонким слоем воска, изредка очищая острый конец костяного писала, коротко взглядывал на Фотия и просительно – на князя и вновь, опустив голову, продолжал писать.

Сергей Федоров записывал тоже, правда – немногое и не вдруг, обдумывая сказанное владыкой и князем, ощущая странность того, что оба были по существу правы и князь был более прав в нынешнем, сегодняшнем бытии, а Фотий – в истине грядущих свершений. И как согласить эти две правды, Сергей не знал.

В конце концов Фотий вырвал-таки у Юрия обещание, что войны тот не начнет ни в коем случае и возникший спор окончит мирными переговорами, ради чего, тотчас по отъезде Фотия, посылает своих бояр Бориса Галичского и Данила Чешка на Москву. Это все, чего Фотий сумел добиться от князя Юрия, и потому отъезжал он, недовольный ни переговорами, ни самим собою, хотя внешне оба, князь и митрополит, и соблюли все уставные нормы торжественных проводов, благословения города и князя, поднесения даров митрополиту и его спутникам…

Посланцы Юрия прибыли на Москву почти сразу за Фотием и после новых споров и обсуждений заключили мир на том, что окончательное решение о том, кто будет великим князем Владимирским, отлагалось до решения ордынского царя, на волю которого и будет перенесен спор дяди с племянником.

«И докончаша мир на том, что князю Юрью не искать княженья великого саму, но царем. Которого царь пожалует, тот будет князь Великий Владимирский и Новугороду Великому и всея Руси и крест на том целоваша».

Дальнейшие действия, чьи бы то ни было, властно остановила черная смерть.

«А с Троицина дни почат мор быти на Москве, и пришел от немей во Псков, а оттоле в Новгород, также и поиде до Москвы и на землю русскую».

Звонили колокола. И вновь по дорогам множились трупы бредущих из веси в весь странников.

В мае умер Иван Михайлович Шверок, посхимившись под именем Иева и передав престол сыну Александру. Волна смерти захлестывала страну – Псков, Новгород Великий, Торжок, Тверь, Волок, Дмитров, Москва – вымирали города и селения. Черная смерть растекалась по стране. Мычала в хлевах недоенная скотина, лишившаяся умерших хозяев, плакали грудные дети рядом с охолодевшими трупами своих матерей. Книгочии выискивали в хартиях древности описания сходных бедствий, толковали о небесных знамениях, наказаниях за грехи, тем паче, что черная не щадила никого. И князья умирали столь же часто и неотмолимо, как и меньшие, как и последние бедняки. В течение года мор вывел почти все княжеское гнездо детей Владимира Андреича Храброго.

Оставшиеся в живых стояли со скорбными лицами, не приближаясь ко гробу: жуткий запах гнили, не перебиваемый ни запахом ладана, ни медовым ароматом горящих свечей, тек по княжей палате так же, как он тек по хоромам горожан и хижинам черни. Замер торг, замерла посадская жизнь: мало кто рисковал пройти по пустым улицам, и верховой конь одинокого всадника шарахался от не прибранных там и сям почернелых трупов, которые собирали и сносили к общим скудельницам монахи пригородных монастырей.

Сейчас, верно, и пожелай того Юрий или Софья – никакие ратные силы не рисковали бы выйти в поход. Казалось, Господь казнит и казнит за неведомые грехи несчастную русскую страну, грозя выморить ее полностью, лишая сил,