А. Сахаров (редактор) - Петр Великий (Том 2)

– Успеется, – вздохнул Меншиков. – Не до пиров.

– Неужли плохо так? – испугался царь, неправильно истолковав слова «птенца».

Меншиков истово сплюнул через плечо.

– Сухо дерево, завтра пятница… Не допусти того Бог. Здорова будет царица!

Сердечный тон «птенца» тронул Петра.

– Садись, – повторил он, – и расскажи чего-нибудь. А я послушаю.

Фельдмаршалу стало не по себе. «Окручинить или не говорить?» – заколебался он. Ему боязно было огорчить государя. Но как упустить такую долгожданную минуту?

– Почему ж примолк? – спросил государь. – Говори.

– Чего говорить! И без того нерадостен ты, что ж тревожить тебя…

Царь вздрогнул, схватил стоявший перед ним кубок, повертел в руке и поставил на место. Достал трубку, набил её табаком и снова сунул в карман.

– Да не тяни же!

– Вон оно дело какое, Пётр Алексеевич. Я про Монсову… Да уж не соображу, как и начать…

Занесённый кулак государев мгновенно помог ему «сообразить». Он торопливо выложил всё. Царь был до того поражён, что не хотел верить его словам.

– Как? Мне предпочтён презренный раб? Кейзерлинг? Она… с ним… ночи проводит?

По ногам Петра пробежала дрожь. Голова запрыгала.

– Она с ним побрачиться мыслит, – торопливо заканчивал свой рассказ Меншиков. – Вот и цидула тебе от неё…

Не дочитав письма, Пётр, как был без тёплой одежды, выбежал на двор. Меншиков едва нагнал его, укутал в шубу и усадил в сани.

– Гони! – хрипло выкрикнул государь. – На Кукуй!

Невдалеке от усадьбы Анны Ивановны он на полном ходу выпрыгнул из сидения. Он задыхался. Ему хотелось ломать всё на пути, вздыбить самую землю.

– Уйди! – схватил он Меншикова за горло. – Уйди! Убью! – и свободной рукой ударил его по переносице.

Хлынувшая кровь окончательно помутила рассудок царя. Швырнув фельдмаршала наземь, он ринулся к дому. Шуба свалилась в сугроб, стремительно, мельничными крылами резали воздух длинные руки, пена пузырилась по углам губ, злобно топырились, словно готовые оторваться, заиндевелые тонкие усики.

Размазывая по лицу кровь и спотыкаясь на каждом шагу, Меншиков догнал Петра у самых дверей.

Всё было так, как говорил Евстигней: дверь с чёрного хода не заперта, в сенях – ни души. У порога в приёмный зал безмолвно ждал споручник дьякона – дворецкий.

Монс сидела, прижавшись к Кейзерлингу, и поила его с ложечки каким-то сиропом. Вдруг ложечка выпала из её руки: она увидела в зеркале безумное лицо государя.

Далеко в сторону отлетел стол. С грохотом просыпались бутылки, чашки. Зазвенели вышибленные оконные стекла, треснули рамы. Схватив немку, Пётр поднял её и стукнул грудью о край стола. Меншиков облапил посла и вынес в соседнюю горенку.

Неожиданно царь прекратил расправу.

– Пантрет! – топнул он ногой. – Живо! Ворочайся!

Еле живая Анна Ивановна поползла в опочивальню и вернулась с украшенным бриллиантами портретом царя. Пётр вырвал из её рук знак былой своей милости и передал Меншикову.

– За верные службы жалую вас, светлейший, сим пантретом моим. А тебя, – повернулся он к Анне Ивановне, – лишаю всего: и поместий, и хором, и холопов. А ежели где увижу на улке, псами затравлю, так и знай…

Глава 6

ИСПЫТАНИЕ

«Крепкая пушка Санкт-Питербурху» – Выборг был взят. Брюс завоевал всю Карелию, Рига сдалась…

– Тут бы и учинить докончание, – там и здесь стали раздаваться голоса. – Не весь же мир Божий нужно нам воевать. Как бы, за большим погнавшись, малого не потерять.

Но так как дальше сетований никто не шёл, государь пока что не трогал недовольных.

– Да и недосуг мне, – отмахивался он. – Мне к войскам торопиться надо. Вот только окручу племянницу Аннушку с герцогом Курляндским Фридрих-Вильгельмом, и марш. Было бы лишь на кого государство оставить… На кого только?

Думка о «достойном заместителе», Сенате, все больше беспокоила государя. Он окончательно убеждался, что нужна такая коллегия, «в коей сановники были бы связаны круговой порукою, следили друг за другом и отвечали один за всех и все за одного».

– Покель государственное хозяйство крепче вотчинного, надлежит мне сидельцев иметь, кои блюли бы моё добро, – решительно объявил Пётр на сидении 29 февраля 1711 года. – За сим и собрал вас, чтоб кончить.

Прибыльщик Курбатов тотчас же приступил к чтению денежных отчётов. Похвалиться ему, к сожалению, было нечем. Во всей стране процветало ничем почти не прикрытое казнокрадство, граничащее по дерзости своей с грабежом.

По мере чтения лицо государя все больше вытягивалось и темнело. Ближние со страхом следили за ним, предчувствуя близкую бурю.

– Воры! Изменники! У нас ведь война! – стукнул Пётр кулаком по столу. – Доколе же, Господи, врагам родины потакать? Свои, а во сто крат хуже шведа проклятого!

– А всё отчего распустились? – вмешался Стрешнев. – Не потому ли, что ваше царское величество всегда в отлучках?

– Дескать, – подхватил Шафиров, – где ему за государственностью надзирать, коли он и в столице-то, почитай, не бывает.

Царь поочерёдно оглядел присутствующих и решительно повернулся к кабинет-секретарю Алексею Васильевичу Макарову[282]:

– Пиши: быть в Сенате графу Мусин-Пушкину[283], Стрешневу, князю Петру Голицыну[284], князю Михаиле Долгорукому, Племенникову[285], князю Григорию Волконскому, генерал-кригсцалмейстеру Самарину[286], Опухтину, Мельницкому… Всего девять персон. – Он подумал и прибавил: – Ещё про обер-секретаря позабыл. Быть обер-секретарём Анисиму Щукину[287].

И встал:

– Поздравляю вас, господа Сенат!

Распустив собрание, Пётр сам настрочил указ:

«Повелеваем всем, кому о том ведать надлежит, как духовным, так и мирским, военного и земского управления высшим и нижним чинам, что мы, для всегдашних наших в сих войнах отлучек, определили Управительный Сенат, которому всяк и их указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или смертию, по вине смотря. И ежели оный Сенат, через своё ныне перед Богом принесённое обещание, неправедно что поступят в каком партикулярном деле и кто про то уведает, то, однако ж, да молчит до нашего возвращения, дабы тем не помешать настоящих прочих дел, и тогда да возвестит нам, однако ж, справясь с подлинным документом, понеже то будет пред нами суждено, и виноватый жестоко будет наказан».

У крыльца государя дожидался возок. Но день стоял безветренный, солнечный, и Пётр, отпустив возницу, побрёл домой пешком. В ту же минуту, переряженные гулящими, на улице появились десять языков.

Царь заметил их, раздражённо погрозился кулаком:

– Какого чёрта вы вяжетесь? Что я, махонький, что ли?

Языки исчезли ненадолго и вернулись уже в долгополых кафтанах раскольников.

«Эка неугомонный у меня Фёдор Юрьевич! – снова признав ряженых, улыбнулся царь. – Шагу ступить не даёт мне».

Перед одним из домов Пётр неожиданно остановился и принялся разгребать ногами снег.

– Чей двор? – крикнул он. – Чей двор, спрашиваю, янычары проклятые?!

Подув на стекло, Турка припал к нему носом и вгляделся:

– Батюшки! Царь!

Васька, забавлявший внука Андрея Петровича, едва услышал восклицание, юркнул в смертельном испуге под лавку.

На хоромном крыльце Пётр столкнулся лбом об лоб с кинувшимся к нему навстречу хозяином.

– Так-то ты, схимничек, приказы мои выполняешь? Так-то ты в чистоте улку содержишь? – зарычал государь. – Почему брёвна выломаны в мостках? А? Почему навоз валяется посеред самой дороги? Видел ты таковскую азиатчину на Кукуе? У-у, харя елейная!

Купчина терпеливо выслушал ругань и метнул низкий, по монастырскому чину, поклон.

– Поелику возможно, блюдём, ваше царское величество. Что же касаемо мостков, нешто убережёшься от воров? Иных ловил – жалуются, топить-де нечем. Что с ними содеешь!

Васька обомлел. Пётр сел как раз против него и каждую минуту мог задеть его протянутыми ногами.

– Топить, говоришь, нечем? – уже спокойней спросил царь.

– Мочи нет… Измаялись мы с ними.

– Так, так… А всё ж пеню плати, мил человек. Десять рублёв, как по приказу.

Турка безропотно засеменил к сундуку.

– Десять рублёв пени, ваше царское величество, на, держи. А сие вот в правую длань твою. Тут, преславный, тыща, на воинство христолюбивое. Давно приготовил. Прими Бога для.

На столе появились бутылки, окорок, студень, стерлядь, капуста, пироги, грибы, кура во щах. Густо запахло чесноком и рассольным духом.

– Садись, чего суетишься, – указал Пётр хозяину на стул и вдруг заглянул под лавку.

Васька лежал ни жив ни мёртв.

– Сие что за животина?

– Ученик, ваше царское величество. С фабрики.

– Вон что!

Пётр поманил Ваську пальцем, но тот ещё глубже забился в угол…

– Боюсь…