Посторожишь моего сторожа? - Даяна Р. Шеман

мог меня защитить, а сейчас… вправе ли ты за меня заступиться?

— Это так, — согласился Альберт. — Это мне не нравится… что я не могу заступиться за тех, кто против партии. Все же я против самого существования политических преступлений.

— Вот, значит, ты против!

— Постой… но чего хочет партия?

— Как — чего? — переспросил Аппель. — Они хотят власти. Все, кто в партии.

— Зачем? Они получили власть. И что теперь? Что партия собирается с ней делать?

— Установить диктатуру. Берти, это странные вопросы.

— Но зачем нам диктатура? Что мы собираемся с ней делать?

— Конечно, чтобы превратить население в рабов. Берти…

— Нет, постой. Ты сам напомнил, что я из партийной семьи. Это так. Но… но… я знаю их, им не нужна власть сама по себе, чтобы была. Она нужна, чтобы что-то делать. Они получили власть — и что они собираются делать? Зачем нужна диктатура? Что они хотят построить на этой диктатуре? Зачем нужно сажать тех, кто против?

— Чтобы всех убить и править миллионы лет, — резко ответил Аппель. — Ты пытаешься найти логику в поступках, у которых не может быть логики.

— Честно, меня беспокоит, что я этого не понимаю. Я слышу слова: что все станет хорошо, что благополучие, что нашими усилиями наступят лучшие времена… Но что это за «лучшие времена»? Какие они? Почему за них мы должны приносить жертвы?

— Партия не отвечает на столь сложные вопросы, — заявил Аппель.

— Понимаешь… я не знаю, чего от меня хотят. Во имя чего я должен быть за партию. Я ничего не вижу за словами о «лучших временах» и «национальном величии». Я не могу быть за или против того, чего я не знаю и не… не понимаю.

— Ты слишком усложняешь, Берти. Я, конечно, понятия не имею, какие планы у партии. Что великого они хотят построить, меня не волнует. Я знаю, конечно, что партия ограничивает меня и планирует пересажать всех оппозиционеров. Этого мне хватает, чтобы быть против. А зачем тебе понимать партию…

— Почему ты не уезжаешь? — перебил его Альберт.

Аппель громко отставил от себя чашку и встал.

— Берти, мне кажется, тебя это не касается.

— Я боюсь… за тебя.

Тот рукой оперся о стол, в согнутой спине его читалась большая усталость. От недавней решительности не осталось ни следа.

— Альдо, прошу, подумай о том, чтобы уехать. — Альберт сглотнул, чтобы это сказать. — Это ради твоей безопасности, ты знаешь без меня. В нынешних условиях я не смогу за тебя поручиться.

— Конечно… А что может случиться?

— Не смешно. Я… я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Ты это знаешь.

— Ты же остаешься.

— Я не могу… У меня работа. Нет сбережений. Там я никому не нужен. А ты нужен там, иначе бы тебя не звали.

— И ты хочешь понять партию, — с тихой иронией закончил Аппель. — Конечно. У меня там тоже никого нет, а жить и тут можно… Я налью себе кофе?

Быстро он опустошил остатки кофе и сказал, что собирается к себе. Чуткий сейчас Альберт ясно понимал его усталость и разочарование.

Вскоре пришла Мария и заворчала, почувствовав, что курили в квартире с закрытыми окнами.

— Это Аппель, — ответил Альберт безразлично.

— Умоляю, открывайте окно… Я, если курю, открываю окно. Ты пригласил его к нам? Опять?

— Я угостил его кофе. Не злись.

Мария выругалась и распахнула окно в кухне.

Она полулежала на красном диване и курила через длинный мундштук. В невольном недоумении он остановился близ стола и уставился на ее лишь слегка прикрытые полувоенной юбкой стройные и наверняка чувствительные ноги. Она чуть наигранно улыбнулась и взяла со стола фуражку с красной звездой. Как она наклонилась, он заметил и то, что бежево-серый китель на ней открыт до груди и кожа на шее слегка блестит от пота.

— Жарко тут, — сказала она и снова улыбнулась. — Вы присаживайтесь.

Опять возникло это «вы», отметил он, но сел в красное кресло, напротив ее длинного дивана.

— Не знал, что ты куришь, — заметил он, неотрывно смотря на нее. — Давно ты начала?

— Пару месяцев назад. Я купила сигареты в магазине у М., помните его? Он спросил, исполнилось ли мне достаточно, и я показала свой паспорт. И он воскликнул: «Не может быть, уже совершеннолетняя, я был уверен, что тебе все еще четырнадцать!». А мундштук мне подарила тетя, в моем возрасте она дымила хуже паровоза и мне позволяет то же самое. От Марии бы досталось точно. Можно мне поближе пепельницу? Вы закурите?

— Я?.. — Он неловко подвинул пепельницу. Кете улыбалась в его глаза, а он рассматривал ее фуражку.

— Красивая? Мне идет?

Она слабо рассмеялась и сдвинула ее на правое ухо.

— Я купила на барахолке. Китель и юбку откопала всего за двадцатку. Тетя подарила мне сорок на день рожденья.

— Оставшееся прогуливаешь в кабаках?

Уловив его сарказм, Кете махнула официанту: она хотела коктейль.

— А разве не вы нынче платите? — со смешинкой спросила она.

Ошеломленно Альберт открыл рот, но тут же решил не спорить. Все же, в отличие от Кете, он работал и имел достаточно, чтобы заплатить в клубе за двоих. Кете иронично заявила, что наглеть не собирается, и попросила принести ей три закуски. Он спросил бутылку красного вина.

Пока не принесли заказ, Кете притворялась, что слушает внимательно выступление какого-то комика. Альберт, что сидел спиной к сцене, чувствовал и ее внимание, и напряженность, и искусственное безразличие. Она смотрела поверх его плеча, но временами опускала глаза и на плечо, на лацкан расстегнутого пиджака и маленькие пуговицы рубашки. Пару раз он оглядывался на соседние столы — там смеялись и пили причудливо наряженные люди, горячо целовались две девушки в розовых перьях. Кете не смеялась, но накрашенные губы ее кривились.

— Ты часто тут бываешь? — спросил ее после паузы Альберт.

— Время от времени, — неопределенно ответила она.

— Нравится местный юмор?

— Пожалуй, нет. Но это последнее место в столице, где можно шутить о политике и не получить по морде от ваших… эм…

— Приятно, что ты не относишь меня к этим.

— Ну, я верю в вашу адекватность. Вы можете говорить на своем языке, я его понимаю.

Он вздрогнул — было ли в ее предложении добродушное чувство, заискивающее или язвительное? Он пошевелил языком, словно вспоминая родную речь. Уехав от родителей, он совсем отказался от южного диалекта и перешел на столичный жесткий язык.

Принесли алкоголь и закуски. Как от жажды Кете разом выпила свой бокал.

— Не пей так быстро…

— А что? Я совершеннолетняя.

— Боюсь, это работает не