За кулисами театра военных действий I - Виктор Владимирович Королев

не уйдёт, она будет долгой. За кулисами театра военных действий это отлично знали.

Обстановка в Белом доме оставалась мрачной. Даже в Рождество здесь никто не позволял себе разговаривать громко или смеяться. А нынче — тем более.

Одиннадцатого марта 1915 года Британия вдруг официально заявила, что будет останавливать любой корабль, нейтральный или нет, идущий в Германию или из Германии, и даже направляющийся в нейтральные порты. Король Георг V издал указ о праве досматривать корабли и выяснять, не везут ли они военную контрабанду. Причём список запрещённых товаров резко расширялся, делая внешнюю торговлю США рискованной и невыгодной.

Этот указ вывел Вильсона из себя, он ответил официальным протестом, в котором назвал план Британии «отрицанием суверенных прав невоюющих держав». Отношения с Англией портились на глазах. Нота не помогла. В Белый дом потоком шли жалобы от американских судоходных компаний, чьи грузы были задержаны или конфискованы. Настроение у Вильсона было отвратительным. Личный доктор президента Грейсон начал всерьёз опасаться за его здоровье.

Однажды они ехали вместе в автомобиле, и доктор попросил остановиться возле аптеки. Президент остался в машине и через стекло увидел, как Грейсон поздоровался с молодой красивой женщиной, шикарно одетой и приветливо улыбающейся.

— Кто эта прекрасная дама? — тихо спросил президент, когда машина тронулась.

Грейсон понял: «Это то, что доктор прописал». На следующий день женщина была представлена президенту на якобы случайной прогулке в саду Белого дома. Эдит Галт, очаровательная вдова сорока трёх лет, чуть поколебавшись для приличия, согласилась выпить чаю.

Спустя несколько дней, 23 марта, Вильсон пригласил новую знакомую на обед и послал за ней свой лимузин. Эдит, с орхидеей в волосах, сидела справа от президента. Тот был в ударе, много шутил, что-то рассказывал, о чём-то спрашивал у гостьи, всем телом поворачиваясь к ней, словно ища поддержки в её фиалковых с окаёмочкой глазах.

После обеда все поднялись на третий этаж, в Овальный кабинет. Пили кофе у камина, Вильсон читал стихи. Дворецкий потом признался, что впервые за полгода услышал, как смеётся президент. «Пропал человек», — добавил он.

Теперь Вильсону нравилось всё. Особенно то, что Эдит любит гольф, что она стала первой женщиной в Вашингтоне, получившей водительские права, и разъезжает по городу в электромобиле. Вудро очень любил автомобили и ещё многое полюбил этой весной.

Германские подводные лодки по-прежнему топили английские торговые суда, корабли военно-морского флота Британии досматривали в море американцев, милитаристское лобби США всё чаще требовало от президента объявить войну кайзеру. Существующий нейтралитет кое-кому не нравился всё сильнее.

На каждое агрессивное действие воюющей Германии он отвечал нотой протеста — всего их наберётся больше сотни. Он считал это рутиной, с гораздо большим удовольствием считал часы до встречи с Эдит. Так и написал ей 28 апреля: «Более всего на свете я жажду доставить вам удовольствие — ведь вы дали мне так много! Если сегодня вечером будет дождь, не соизволите ли посетить меня?..»

Вечер случился дождливым и томным. Опять горел камин в Овальном кабинете. «Вы наполнили мой кубок счастьем, — написала она, вернувшись домой. — Двадцать Восьмое Апреля на моем календаре озаряется праздничным светом».

Через неделю, четвёртого мая, Вильсон послал за Эдит свой лимузин, чтобы привезти её в Белый дом на обед. Белое атласное платье с глубоким декольте, широкий пояс фиалкового цвета «под глазки» — она была само очарование.

После обеда Вудро увел её на галерею, где они, наконец, оказались вдвоём. Там цвели крокусы, и на эту сладкую парочку весенний месяц май, баловник и чародей, как выразился поэт, веял нежным своим опахалом. Там-то всё и произошло. Он ей сказал:

— Я вас люблю!

В её глазах сверкнуло что-то.

— О нет! — воскликнула вдова. — Как можно? Ведь вы почти не знаете меня. К тому же года не прошло со дня кончины вашей Эллен…

Короче, Эдит отказала, оставив Вильсона в недоумении: дожив почти до шестидесяти лет, он и не ведал, что любовные игры, не хуже политических, имеют свои непреложные правила. А она всё чувствовала, понимала, была уверена в себе, с детства уяснив, что президенты США так просто не сдаются. И в тот же вечер написала ему «прощальное» письмо:

— Я — женщина, и мысль, что я нужна вам, сладостна, не скрою! Я леди, но не железная, увы! Вы были искренны со мною, а я, возможно, слишком холодна. Если так, прошу простить меня великодушно! Уж далеко за полночь, я сижу в большом кресле у окна, печально глядя в ночь. Я вся полна жизни и трепета! О, как же хочется мне вам помочь! Что за невыразимое удовольствие и честь для меня — то, что мне позволено разделять с вами эти тревожные, ужасные дни, сопряженные с такой высокой ответственностью. Счастливая дрожь пробегает по мне до самых кончиков пальцев, когда я вспоминаю те волшебные слова, что вы сказали мне вечером, и как жалка моя участь — не предложить вам ничего взамен. Ничего, я хочу сказать, по сравнению с вашим великим даром!..

В конце письма она предложила ему вечнозелёное, женское: «Давайте останемся друзьями. Мы будем помогать друг другу, заботиться, ободрять друг друга».

А ему что теперь делать? Он уже полностью в её власти. Президент не спал всю ночь, писал ей длинное-предлинное письмо, никак кончить не мог, пять постскриптумов поставил в конце, а наутро вскрыл уже запечатанный конверт — и ещё дописал несколько страниц с последним P.S. «Готов согласиться на дружбу, до поры до времени», — мудро высказался Вудро.

Тут же он сочинил и отправил очередную ноту кайзеру, более жёсткую, чем обычно. Напомнил германскому императору про доктрину Монро и поправки к ней, процитировав дословно: «Любая страна, народ которой ведёт себя хорошо, может рассчитывать на нашу чистосердечную дружбу. Мы негодуем по поводу нанесённых нам обид и вмешаемся, когда станет очевидным, что нарушены наши права». Ниже добавил, что за непрекращающиеся нападения на нейтральные корабли под американским флагом он будет вынужден призвать Германию к ответу по всей строгости.

Скорее всего, кайзер получил эту ноту по телеграфу, когда в Берлине был уже вечер. Прочитал её на следующий день. И кто знает, может, этот текст немало разозлил воинственного Вильгельма II? Как бы то ни было, лайнеру «Лузитания» с его двумя тысячами пассажиров оставалось жить чуть больше суток.

Получив согласие «дружить домами», очаровательная Эдит не стала отказываться от обедов в Белом доме. Шестого мая Вильсон послал за ней лимузин. Она приехала в элегантном чёрном костюме. Была скромна и молчалива, он тоже не смеялся. Президент