Лео Яковлев - Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества

Первый биограф товарища Сталина — товарищ Иван Товстуха — в своем очерке для энциклопедического словаря братьев Гранат (1929) вообще опустил пребывание вождя в Батуме в первой половине 1904 года. У Товстухи:

«Сталин бежит из ссылки, приезжает в Тифлис и ведет работу в качестве члена областной организации Закавказья».

Дело в том, что, несмотря на свою молодость, товарищ Иван Товстуха побывал подпольщиком и потому хорошо понимал, что беглый ссыльный, четыре месяца назад еще находившийся в Батумской тюрьме, не мог себе позволить возвратиться к началу своего «крутого маршрута», не имея при этом достаточно сильного тайного покровителя, и потому обошел молчанием эти страницы жизни своего героя. Как мы скоро узнаем, обошел не зря.

Его второй биограф — академик Емеля Ярославский (он же Миней Израилевич Губельман), известный борец с Библией, отделался от этого скользкого вопроса длинной цитатой из уже опубликованных в книге «Батумская демонстрация» (конечно, внимательно прочитанной вождем) воспоминаний Н. Киртавы:

«Наступил 1904 год. Как-то раз, уже после полуночи, я услышала стук в дверь. Спрашиваю: ”Кто там?“ — ”Это я, открой“. — ”Кто ты?“ — снова переспросила я. — ”Я, Сосо!“

Я не поверила, пока <он> не произнес наш пароль: ”Да здравствует тысячу раз“.

Я спросила его, каким образом он вернулся в Батум. ”Бежал“, — ответил товарищ Сосо.

Вскоре он уехал в Тифлис. Оттуда мы получали от него письма. Товарищ Сталин руководил тогда Кавказским союзным комитетом.

Весной 1904 года товарищ Сосо снова приезжал в Батум. Тогда в Барцхане, в доме Илико Шарашидзе, он проводил дискуссии с меньшевиками».

Как видим, свидетельство Киртавы тоже практически лишено каких-либо подробностей батумских вояжей вождя в малоприятном для него 1904 году, но из него всё же следует, что их было два — один зимой (по его словам — прямо из ссылки), другой — весной. Что же происходило во время этих приездов?

Из воспоминаний Киртавы была вычеркнута следующая фраза, относящаяся к первому приезду Сталина в Батум в 1904 г.:

«На второй день (после прибытия. — Л.Я.) Сосо дал знать комитету о своем приезде и желании продолжать работу». Однако комитет решил не использовать «вождя». Далее Н. Киртава сообщает: «Меня же Рамишвили вызвал в комитет и стал кричать: ”У тебя остановился Джугашвили?“ — ”Да“, — отвечаю. — ”Должна прогнать его из дома, в противном случае исключим тебя из наших рядов“». Так Джугашвили стал бомжем и целый месяц слонялся по разным квартирам, пользуясь милостью знакомых, принимавших его на ночлег. А потом, поскольку денег у него тоже не было, упросил знакомого кондуктора отвезти его в Тифлис зайцем.

Причину этих злоключений приоткрывает в своих неопубликованных воспоминаниях Филипп Иесеевич Махарадзе: «Чтобы оправдать перед рабочими такое отношение к т. Сталину, по наущению Рамишвили пустили самые нелепые и вместе с тем возмутительные слухи про него. Ввиду этого т. Сталин был вынужден покинуть Батум». Какие это были слухи — уточнил в своих неопубликованных заметках Ной Богутава: «Распространились слухи, что среди нас провокатор». Не имевший за душой ни копейки, но при этом преодолевший путь в несколько тысяч километров и вернувшийся к месту своего ареста, Джугашвили был вполне подходящим кандидатом на эту «должность».

Итак, Джугашвили в конце февраля бежал в Тифлис из Батума, преследуемый тамошними социал-демократами. Где и за какие средства он жил в Тифлисе, сейчас уже установить невозможно. Но средств, видимо, хватало, потому что он вскоре захотел, чтобы возле него была женщина. «Наталью Иосифовну хочу!» — он написал письмо в Батум Наталье Киртава, предлагая ей поселиться у него в Тифлисе, но та почему-то отказалась. А тем временем в Батуме произошла известная первомартовская демонстрация 1904 года, после которой был арестован практически весь состав комитета, месяц назад лишившего товарища Сосо возможности строить в Батуме большевистскую партию по причине подозрений в провокаторстве.

Узнав о преждевременной кончине неприятного ему комитета и об аресте всех местных вождей, Джугашвили в конце марта — начале апреля ринулся в Батум, чтобы на образовавшемся пустом месте самому возглавить батумскую пролетарскую революцию. Прибыв на это пустое место, товарищ Сосо прежде всего обругал при людях Н. Киртава за женскую несговорчивость, а потом принялся за партийное строительство. Однако выяснилось, что социал-демократические подозрения в отношении него в провокаторстве не были забыты. Более того, недавний провал местного комитета тоже записали на его счет, и поэтому на ближайшей маёвке (18 апреля / 1 мая 1904 г.) социал-демократические соратники жестоко избили своего будущего вождя и генералиссимуса.

Избитый и опозоренный Джугашвили опять бежал из Батума, но уже не в Тифлис, где можно было встретить знакомых, а в родной Гори. (Вспоминая теперь Гори, где я бывал в 70-х годах, и картины разрушений этого города в XXI веке, я будто слышу команду из недавнего августа 2008 г.: «Ба-та-ре-я! По родине нашего дорогого, великого и любимого товарища Сталина, за Родину, за Сталина — огонь!» Такая вот слуховая галлюцинация.)

Когда Джугашвили в Гори зализывал раны, его в конце апреля посетил В. Кецховели, который, вспоминая об этой встрече, отметил, что вождь был болен и оставался в родном городе, пока не выздоровел. Но никакой радости в этом выздоровлении для Джугашвили не было: слухи об его сотрудничестве с полицией и жандармерией лишали его возможности активного участия в «революционном процессе», и он наконец понял, что ему нужно выйти на самого главного авторитета в кавказской социал-демократической шайке. Ближайшим из таких авторитетов был старейшина Союзного комитета РСДРП, будущий пассажир знаменитого пломбированного вагона, доставившего в Россию в 1917 году славную когорту разрушителей, — Миха Цхакая. К нему и стал пробиваться товарищ Сосо. Через месячишко их встреча состоялась. Миха потом вспоминал, что Сталин ему искренне поведал обо всех своих злоключениях и «подробно остановился на удачной попытке побега с места ссылки».

Миха уже был стреляным волком и потому не мог так сразу поверить битому коллегами товарищу Сосо. Он посоветовал ему немного отдохнуть от трудов неправедных, и, что весьма вероятно, установил за ним общее наблюдение, и лишь через некоторое время после в общем пятимесячного «отдыха» стал его привлекать к работе, в основном — на выездах в Имеретию, где товарищ Сосо сколачивал местные социал-демократические ячейки.

Однако охранка, со своей стороны, тоже старалась не дремать и время от времени шерстила партийные комитеты. Далее говорит Миха Цхакая:

«После одного из моих подпольных объездов России, вернувшись в Тифлис, я оказался единственным членом краевого комитета, — все члены комитета оказались за решеткой. Тогда я один кооптировал немедленно моих близких соратников, которым я доверял… В числе их были т. Коба и т. Каменев». («Товарищем Кобой» «товарищ Сосо» стал во время своих партийных странствий по Имеретии во второй половине 1904 года.)

Не будем спешить делать вывод о том, что и разгром батумского комитета, и уничтожение тифлисского Союза были результатом тайной полицейской деятельности товарища Кобы. Всякого рода аресты были в то время делом обычным. Да и без товарища Кобы в социал-демократических «комитетах» и «союзах» хватало секретной агентуры охранительных органов, но кое-чему эти происшествия могли его научить.

Дело в том, что есть несколько способов продвижения вверх по любой иерархии. Первый, например, назовем его профессорским, заключается в том, что ожидающий продвижения человек, допустим, талантливый молодой ученый на кафедре, искренне и сердечно окружает заботой своего учителя — заведующего этой кафедрой, провожает его на отдых или, с болью в сердце, — на тот свет, и только после этого занимает его место и вешает на кафедре его портрет. Иногда, как это бывало в Геттингенском и Гейдельбергском университетах, в перечень предварительных услуг любимого ученика входила его женитьба на дочери учителя. В связи с этим в славных немецких университетах возникла даже версия наследования научных дарований не сыновьями, а зятьями старой профессуры. Иногда ожидание освобождения заветного места затягивалось на бόльшую часть жизни, как в Лондонской судебной палате диккенсовских времен, где 80-летний судья считал неразумным сопляком своего 60-летнего помощника, которого обычно именовал «молодым человеком».

Другой способ назовем «скалозубовским», имея в виду заявление полковника Скалозуба у Грибоедова: