Фаина Гримберг - Хей, Осман!

Отец в голубом кафтане коротком, тесьма тёмная. На голове повязан убор полосатый — чёрный, красный; кисточки красные подрагивают... Отец красивый; глаза чёрные глубокие, но покрасневшие напряжённо; густые брови поседелые нависли над глазами чёрными глубокими; взгляд горький, сумрачный, пристальный; седые усы и бородка круглая окружают выпуклые губы, чуть запёкшиеся, бледные немного... Эртугрул видится сыну совсем старым, хотя не стар ещё; видится тоскующим, хотя любил веселье... Но более всего занимает мальчика отцов пояс широкий, кожаный. За поясом - ножи в ножнах и подвески какие-то деревянные красные, всё тукается, перестукивается, подрагивает-побрякивает...

Отец никогда не носит дорогое платье, один лишь только плащ красный, султаном Алаэддином Кейкубадом, сыном Кейхюсрева, подаренный. Великим султаном, под рукою его процветал Конийский султанат... Дорогое у отца лишь оружие. Порою мальчик не может глаз оторвать от шлема, тонко золочёного, сверкающего-бликующего... Колчан со стрелами оперёнными, тёмно-красный, разузоренный мелкими цветками голубыми...

Тёмные большие пальцы отца прикрывают выпуклый смуглый лобик мальчика... Щекотно... войлочная шапочка наползает на глаза детские смеющиеся...

Круглое личико ребёнка — милое, волосики ещё светлые, почти русые, после потемнеют. Он сходен с отцом, но весёлый почти все дни, часто заливается смехом, закидывает головку. С маковки свешивается, поматываясь, тоненькая коска; так ходил когда-то, давно, брат его отца, младший, дядя мальчика, Тундар, ныне храбрый воин с длинными чёрными косами...

На шее тонкой мальчика - низка голубых ониксовых бусин - от сглаза, от порчи... Мальчик испытывает странно нежное чувство к этим камешкам на простой толстой нитке; это мать надела ему; он не помнит, когда... Вдруг он примечает взгляд отцов, быстро, исподлобья брошенный на эти голубые камешки... Эта низка простых бусин словно бы единит отца и сына в чувстве затаённом к той, кого они видят редко; к той, с которой не хотят говорить... Но на деле-то любят!..

И если говорят что-то доброе о женщинах, мальчик совсем невольно соотносит слова с обликом матери... Звучит густой, с провизгом, голос кормилицы:

   - ...вот неверные напали на становище. Все как один кинулись защищать свои юрты, очаги, детей своих. Женщины выхватывали ножи из ножен и бежали на битву вместе с мужьями, отцами и братьями. Только одна старая, дряхлая старуха не могла бежать вместе со всеми. Она стояла у юрты своей и смотрела с тревогой на битву, вглядывалась. Там её любимый сын бился. Наши одолели неверных, сбросили с коней и гнали. И вот один из преследуемых, раненный, кинулся к юрте, подле которой замерла старуха. Наши побежали по пятам за ним. И что видят? Старуха вскинула руки и не допускает своих родичей в юрту.

   - Ты что, мать? - закричали на неё. - Ты что? Он сына твоего убил!.. Ты пусти нас, мы убить должны его!..

А она горделиво голову подняла и сказала:

   - Этот человек - гость мой!..[117]

И сердце мальчика ударялось о ребра детские, обмирало обмиранием сладостным, билось радостно... Он чуял без слов: «И моя мать, и моя мать, она бы тоже так!.. Она смелая, она самая смелая и благородная!..»

Мальчишки растут, балуются, узнают свойства тела своего... На берегу одного ручья - кенаре аб - нужник. Здесь разглядывают концы друг у дружки, маленькие ещё кончики; теребят, мнут - абе алу герефтан; малую нужду справляют друг у дружки на глазах - кто дальше... Говорят друг дружке скверные плохие слова; друг за дружкой гоняются, колотят, вскрикивают сердито и смеются тотчас... Меряются концами - у кого длиннее... Осман маленький знает чужое слово «кир» — конец... Чужое слово, не тюркское; стало быть, плохое!..

   - Кир! Кир! Кир!.. - выкрикивает Осман...

За ним бегут; ударяют, хлопают с размаха по спине... Вдруг жёсткие железные руки отца, будто кузнечными горячими клещами, хватают Османа... Он замирает, как птица маленькая, схваченная пальцами человечьими...

   - Прочь! - гонит отец мальчишек. - Пошли прочь!..

Они разбегаются молча и поспешно. Вдруг они вспоминают, что ведь отец Османа - вождь Эртугрул, а Осман ведь - сын Эртугрула!..

   - Ты совсем забыл, кто твой отец! - произносит отец горько, но голосом спокойным.

   - ...не забыл. - Осман почти шепчет.

Глаза отцовы глубокие и чёрные приближаются к самому лицу мальчика...

   - Забыл мой сын о том, что все мы - люди правой веры! А что повелевает наша святая книга Коран о скверных дурных словах?

   - Нельзя их произносить, - шепчет мальчик.

   - Плохо я слышу твой голос! Или на тебя болезнь хрипоты напала?

Мальчику худо, но ведь сам виноват, знает...

   - Я здоров, - говорит громче. - Я знаю, по законам правой веры нашей нельзя говорить плохие слова...

   - А вы здесь только и делаете, что говорите! Это всё персидские слова...

   - Чужие слова всегда плохие! - вдруг быстро выговорил, почуяв, что отец смягчается.

   - Кто сказал тебе?

   - Старухи говорят!

   - Старухи и прочие женщины всю свою жизнь - на становищах. А мужчина - воин, полководец; мужчина правит посольства к правителям иных многих стран...

   - И к неверным?

   - И к неверным! А персы - люди правой веры...

   - Чужие, даже если и правой веры, всё равно чужие... - проговорил колебливо.

   - Ты и персов-то никогда не видел!..

   - Их никто не видел! - Мальчик супился.

   - Стало быть, когда-то кто-то видел, слова-то знаете!

   - Большие тоже говорят эти слова! Большие видели многих чужих, даже неверных... И все слова чужих - плохие!.. От своих отцов все мальчишки слышали...

   - И ты от меня слышал?

   - Нет... - смутился, опустил голову, шершаво обритую, косичка мотнулась.

   - Видишь, как!.. Тебе отец, стало быть, - не указ?

   - Ты - вождь, набольший...

   - Разве не следует тебе вести себя, как подобает сыну вождя? Вырастешь - и сам сделаешься вождём, тебя изберёт наш род...

-Не!

   - Не хочешь?..

Мальчик не говорит в ответ ни слова. Отец берет его за руку и ведёт в свою юрту. Теперь оба молчат. Прежде мальчик бывал в отцовой юрте два, быть может, три раза... Отец велит ему сесть на простую кожаную подушку... Мальчик не решается вертеть головой, но глаза его смотрят внимательно...

   - Садись! - И отец и сам садится лицом к сыну. - Хорошо у меня?

-Да...

   - А что тебе по душе более всего в этом жилище? Видишь, хорошие ковры постланы... - Отец явно испытывает его, голос отца нарочитый. Но мальчик понимает. Радуется маленький Осман, стараясь не показать своей радости; а радует его то, что возможно ему отвечать с искренностью на многие вопросы отца...

   - Ковры и у женщин постланы!

   - Верно! - Чёрные глаза отца, глубокие, продолговатые, вспыхивают улыбкой краткой.

   - У тебя оружие хорошее, самое хорошее на становище; вот что мне по душе!

   - Верно отвечаешь! А вождём, стало быть, не хочешь сделаться?..

Мальчик ничего не успевает сказать в ответ. Полог приподымается и входит его дядя Тундар, младший брат его отца; мальчик играет с сыновьями дяди Тундара и многое узнал от них... Тундар лёгкими шагами - ведь успел разуться, а маленький Осман и не заметил! - и лёгкими шагами подходит к брату старшему, к вождю Эртугрулу Тундар и слегка пригнувшись, будто для прыжка, целует ему руку...

   - Ты повелел прийти после полудня... - произносит спокойно и с почтением.

Дядя Тундар похож на отца, но волосы и глаза - светлее; и в глазах нет этой глубины, глаза поуже - щелями...

   - Я для беседы звал тебя, Тундар; да вот, с сыном заговорился!..

   - Отец и сын - великое дело! Сыну должно почитать отца...

Осман насторожился.

   - Почитает он меня худо! - Глаза отца смеются черно. - Плохие, дурные слова говорит и хочет говорить!..

   - Я не хочу!.. - быстро выговаривает мальчик.

Тундар стоит, старший брат не приглашает его сесть.

Мальчик внезапно чувствует себя важнее Тундара; и от этого внезапного чувствования настораживается ещё более и даже немного пугается...

Тундар хмурится.

   - Конец ему надобно отрезать за такие дурные слова! Вот я ему отрежу конец!..

Голос дяди серьёзен. Мальчик тщетно ищет глазами на лице большого Тундара малые хотя бы приметы улыбки, смеха. Мальчик ещё совсем мал, ему пять лет; он ещё не видел, как празднуют обрезание[118], и сам ещё не подвергался обрезанию. Он знал, что сделают это сразу и ему и ещё его сверстникам. Но мальчишки постарше нарочно пугали маленьких, будто могут и весь конец отрезать; нарочно!.. В сознании детском проносятся коротким сумбурным вихрем ребяческие предположения и умозаключения... И в этом вихре, охватившем его сознание, мальчику представляется, будто спасения нет!.. Сила воли мгновенно слабеет.