Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев

переполненные ревностью стихи, приехав на побывку с флота. Испугал своими письмами.

— С армии-то когда приехал, дак идет по дороге с чемоданом, а я убежала из дома, спряталась…

Испугал Рубцов Таю и когда явился к ней, замужней, чтобы увидеться в последний раз.

— Знаете, какой он пьяница потом был? Он в таком виде приезжал, что мы перепугались даже. Весна уже, а он — в валенках, из кармана бутылка торчит. И говорит моему мужу: выйди, мне поговорить с ней надо. А я говорю: нет! Чего нам разговаривать? Николай тогда посмотрел на моего мужа и пальцем ему погрозил. Смотри, говорит, из-под земли достану, если только обидишь ее.

В разговоре Таисия Александровна несколько раз вспоминала, как испугал ее Рубцов. И тут, чтобы правильнее понять природу ее страха, надо сказать, что выросла Таисия Александровна в Приютино, пригородном поселочке, населенном весьма разношерстной публикой. Среди приютинцев были пьяницы и почище Рубцова, были и дебоширы, были и уголовники. И наверняка не раз оказывалась приютинская девушка Тая в куда более опасных, чем с Рубцовым, ситуациях, попадала в более серьезные переделки. Так что едва ли пьянством, едва ли необузданностью своей мог напугать ее Рубцов, чтобы она и сорок лет спустя отчетливо помнила свой страх.

Скорее всего, сама того не сознавая, почувствовала она в Рубцове нездешность его, догадалась, что не может вместиться он в девичий проект семейного счастья, и поспешила оттолкнуть Рубцова от себя. И, разумеется, не пьяного мужика испугалась она, когда увидела Рубцова в мокрых валенках с бутылкой в кармане, а того, что могло бы быть, если бы не успела вовремя отойти от Рубцова. И не понятно только, почему не раздражение, а именно испуг вызвали у нее обращенные к мужу слова: «…Из-под земли достану, если только обидишь ее».

Да и что, казалось бы, в этих словах? Стершаяся, превратившаяся в присловье от частого употребления формула клятвы… Но — в этом и состояло свойство рубцовской судьбы — все затертые присловья, проходя через него, обретали свою первозданную магическую силу.

И пока мы сидели у Таисии Александровны и разговаривали о Рубцове, стараясь не смотреть на прикрытую ломтиком хлеба рюмку на телевизоре, изо всей силы старались мы не думать о мистике действа, совершающегося сейчас помимо нашей воли.

Случайным было совпадение, что мы заехали к Таисии Александровне, когда еще не исполнилось и сорока дней после смерти ее мужа, достать которого, если что, Рубцов грозился и из-под земли. Случайно… Но ведь и все закономерное тоже осуществляется через достаточно случайные обстоятельства…

И как бы ни объяснять происходившее, но бесспорно, что Николай Михайлович Рубцов своими стихами, разговорами о нем снова появился в тот день у своей первой возлюбленной, как и в тот день, когда только начиналась ее супружеская жизнь, появился как раз тогда, когда семейная жизнь Таисии Александровны закончилась.

И снова почувствовала Таисия Александровна страх, который она всегда ощущала исходящим от Рубцова. Разумеется, она сдержала его, и только когда я спросил, можно ли перефотографировать снимки, подаренные Николаем Михайловичем перед призывом на флот, и прорвался ее страх.

— Возьмите навсегда… — вытаскивая фотографии из альбома, сказала она. И добавила уже с настойчивостью: — Возьмите. Мне они не нужны…

Пейзаж как место действия

За свою жизнь я написал несколько десятков книг, но, пожалуй, ни одну не писал так, как писал «Путника на краю поля».

Я уже говорил, что стихи Рубцова прочитал в начале семидесятых, когда с одинаковым увлечением читал прозу Алексея Ремизова и Михаила Булгакова, Александра Солженицына и американскую фантастику, Александра Твардовского и Исаака Бабеля, стихи Осипа Мандельштама и романы Михаила Шолохова. И все же и в том неразборчиво-беспорядочном чтении Рубцов не смешивался ни с кем. Я не сравнивал — кто больше… Рубцов был ближе.

Через несколько лет, еще в рукописи, мне довелось прочитать сборник воспоминаний о Рубцове.

В холодной комнате литинститутской общаги, не отрываясь, от начала до конца проглотил всю объемистую рукопись. Присутствовал тут и профессиональный интерес, но еще больше было щемяще-жуткого узнавания. Узнавалась и тонущая в заснеженной грязи дорога на Вологду, и заросший травой купол церкви. Сырые питерские переулки и мрачные бараки Липина бора, московские пивные и омуты Толшмы.

И понятно было, что знание этого пейзажа и обстоятельств действия — из рубцовских стихов, но простая и такая очевидная мысль тут же и ускользала в щемяще-томительном узнавании, словно в омут, затягивала меня в рубцовскую судьбу. И, наверное, уже тогда и появилось желание написать книгу о нем. И долгие годы копился материал, и я все откладывал работу, убеждая себя, что надо поработать еще в этом архиве, что надо бы кое-что уточнить. Видимо, многим литераторам знакомо гнетущее ощущение, когда давит тебя собранный материал, к работе над которым никак не можешь приступить. И никакие самоуговоры насчет дополнительных сведений, которые нужно еще добыть, не облегчают тяжести.

В результате книгу я написал, и написал очень быстро, меньше чем за месяц. Оставалось только перепечатать ее, и этой работой планировал я заняться в Доме творчества. Но до начала путевки оставалось еще две недели, и я решил съездить на родину Николая Михайловича. Книга вчерне была завершена, и ехал я в основном для того, чтобы не отвлекаться на другую работу, ехал, так сказать, для протокола, чтобы рассказывать потом, дескать, как же, как же… бывал и я там, и интернат, где Рубцов вырос, видел, и в Спасо-Суморинском монастыре, где так и не выучился Николай Михайлович на мастера лесовозных дорог, побродил, и на холме, на холме тоже, на который взбегал в своих стихах Рубцов, посидел.

Однако в школьном музее, в Тотьме, обнаружилось сразу столько неизвестных мне материалов, что под тяжестью их рухнул весь продуманный мною в Питере протокол.

С утра я сидел в Тотемской школе, а после обеда бродил по городу, записывая воспоминания знакомых Николая Михайловича. И день ото дня разбухала папка с дополнительными материалами. С ужасом смотрел я на нее — предстояло заново начинать работу, которую считал сделанной…

1

Состояние дискомфортности усиливалось и за счет общего возбуждения, в котором пребывала в те дни Тотьма. Семьдесят пять лет исполнялось местному краеведческому музею. К юбилею