Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс

Ознакомительный фрагмент

ужина. Сама мысль о признании того, что я не знаю, где Клара, казалась… бессердечной. Что за мать, которая не знает, где находится ее дочь? Мне было невыносимо думать об этом. Находилась ли она в Лондоне или даже в Англии? Могла ли она уплыть куда-то? Сначала я думала, что она умерла, но знание того, что она может быть где угодно, оказалось еще более изощренной пыткой.

– Помоги мне собрать вещи и приходи к нам на ужин, – сказала Кезия.

Я с благодарностью приняла ее предложение и помогла ей сложить одежду в тюки, которые мы погрузили в ее тележку и положили сверху столик и корзины. Мы пошли на север по широкой улице Майнорис[7], где могли свободно разъехаться две ломовые телеги, а потом свернули в закопченные переулки, ведущие к Броуд-Корт, где жила Кезия со своей семьей. С обеих сторон обрамленная синагогами, эта часть Лондона предназначалась для «перемещенных лиц»: чернокожих, испанцев, гугенотов, евреев, ирландцев, итальянцев и ласкаров[8], которые теснились в маленьких дворах и меблированных домах. Эти жилища были приличнее, чем трущобы, где находили убежище воры и проститутки и семьи спали на голом полу, но находились на одну ступень ниже, чем Олд-Бейли-Корт с его водокачкой и одной или двумя комнатами на семью. Две комнаты Кезии находились в полуподвальном этаже с окнами на уровне улицы, и когда я посещала ее, мне приходилось стучать ей в окно, поскольку владелица пансиона, раздражительная француженка с крючковатым носом и птичьими глазками, разражалась потоком ругательств, если посетители стучались во входную дверь, и иногда захлопывала ее перед ними. Когда мы пришли, уже совсем стемнело, но ее окна мягко светились за занавесками, и это означало, что ее муж Уильям находился дома. Когда мы вошли, он натягивал скрипичную струну на чисто вымытом столе, а Джонас и Мозес сидели рядышком на скамье и читали Библию вслух. Горела только одна свеча, но Уильям как будто не обращал на это внимания, поэтому Кезия зажгла другой огарок, вручила его Джонасу и сказала, что его брат ослепнет, если будет разбирать крошечные буквы в темноте. Я помогла ей собрать ужин – хлеб, холодная жареная говядина и пиво, и мы все поели за столом, а Уильям положил свой инструмент на стул, как будто скрипка тоже ужинала с нами. Мальчики рассказали о канарейке миссис Абельман, которая влетела в каминную трубу и отказывалась вернуться обратно. Посреди детского щебета и жевания я на минуту-другую забыла, что произошло сегодня утром. Лишь когда я обвела взглядом простую комнату моей подруги с желтовато-коричневыми стенами, ткани и корзинки, разложенные повсюду, радостные лица детей и усталые, но любящие взгляды, которыми обменивались супруги, я все вспомнила. Казалось, что тени удлинились и в маленькой комнате стало холоднее. Должно быть, я выглядела удрученной, поскольку озорник Джонас попробовал рассмешить меня, и я улыбнулась ему.

После ужина Кезия велела мальчикам отправляться в постель, и они послушно ушли, оставив дверь приоткрытой, чтобы она могла слышать их. Мы помыли посуду, пока Уильям занимался своей скрипкой, а когда Кезия сняла фартук, мы расселись на двух удобных стульях перед очагом. Мне больше всего хотелось положить под голову подушку и закрыть глаза. Я не хотела возвращаться в Олд-Бейли-Корт без Клары и видеть ее пустую кровать.

– Ты должна вернуться в госпиталь, – сказала Кезия.

– Для чего? – спросила я. – Они лишь повторят то, что уже сказали. Готова поклясться, они считают меня лгуньей. Или, хуже того, сумасшедшей: какая мать может забыть, что она забрала собственного ребенка? Они отправят меня в Бедлам.

Пока Кезия рассказывала Уильяму о сегодняшних событиях, которые как будто произошли год назад, я наблюдала за пляшущими языками пламени, нечувствительными к порывам холодного ветра в каминной трубе. Уильям слушал и одновременно чистил скрипку кусочком ветоши, смоченным в терпентинном масле. После долгой паузы он сказал:

– Госпиталь для брошенных детей… Мне приходилось играть там.

Я резко выпрямилась.

– Вот как?

Он кивнул и сурово нахмурился, но не отрывал взгляда от скрипки. Заботливость, с которой он относился к этому инструменту, была не похожа на обычное мужское поведение.

– Несколько месяцев назад – кажется, в сентябре. Они проводили службу в часовне. Вы знаете, что Гендель сочинил специальное произведение для госпиталя?

– Кто это?

Теперь он недоуменно посмотрел на меня.

– Гендель, композитор. Он написал гимн «Мессия».

Я покачала головой.

– Как там он начинается? Благословенны внемлющие бедным и сирым…

Кезия перебила его:

– Если ты говоришь не о музыке, то о проповедях. Но мы говорим о другом.

Уильям не обратил внимания на ее слова.

– Это замечательное место. Детям, которые попадают туда, очень повезло. Ваша дочь будет в надежных руках.

– Но в том-то и дело, что ее там нет.

– Послушай, Уильям!

В комнате стало тихо, если не считать потрескивания дров в очаге.

– Знаете, – сказала я через несколько секунд. – Я могла выйти замуж несколько лет назад и завести двух или трех детей. Наверное, я ждала и надеялась вернуть ее, чтобы начать новую жизнь с кем-то еще. Но мне нужно было сказать им правду, потому что если бы я вышла замуж без их ведома, какой муж согласился бы взять ребенка из приюта? А теперь мне кажется, что я больше не увижу ее. Я так долго ждала, и все напрасно. Скоро я буду годна только для вдовцов.

– Еще есть время, – сказала Кезия. – Ты не старая дева, у тебя впереди еще годы и годы. Разве не так, Уильям?

Он пристроил скрипку под подбородком, положил ее на левое плечо и извлек протяжную, скорбную и красивую ноту. Потом он исполнил популярный свадебный марш, и мы улыбнулись.

Я знала, что могу обо всем рассказать Кезии, но в глубине души я задавалась вопросом, не думает ли она, что я уже никогда не верну мою дочь. Что я изменю свое мнение, найду подходящего мужа, рожу здорового ребенка, потом другого и позабуду о моем первенце. Что рано или поздно я приду к выводу, что Кларе лучше живется там, где она сейчас, в окружении слуг и сиделок, с выстиранным и отутюженным бельем, со сливовым пудингом и местом в церковном хоре. Вероятно, Кезия считала, что ей будет лучше держаться подальше от мерзлых лотков Биллингсгейта и от сырых стен Олд-Бейли-Корт. Но оставила бы она своих детей на воспитание в сиротском приюте, как бы удобно им там ни жилось? Я сильно сомневалась в этом.

Глава 5