Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович

К концу второго дня дверь тюрьмы широко распахнулась, ледяной холод дохнул на продрогших колодников. На пороге появилась растрепанная фигура старика. Он дышал тяжело, с сипением, как запаленная лошадь. Его шаровары были затерты конской шерстью и потом. Было видно, что человек только что слез с седла после утомительного перехода.

Старик стремительно вошел в полутемное помещение, и свет очага упал на его сморщенное, птичье лицо. Это был Херемон. Но какой-то необычный. Странное оживление проглядывало во всех его движениях. Он словно помолодел. Даже мутные глаза стали смотреть определеннее и осмысленнее. Страшное горе подстегнуло его точно кнутом. Он собрал остатки всех сил и не переводя духа прискакал на лошади в Керкинитиду. Угасавший огонь его душевной и физической энергии вдруг вспыхнул ярким пламенем. Последнее человеческое чувство, еще согревавшее его, – любовь к дочери – явилось тем факелом, который сначала расплавил его душу, смерзшуюся в мертвый ком, а потом заставил ее вспыхнуть пожаром. И сейчас он был переполнен небывалым внутренним светом, жаром, волнением.

Верхом на лошади в сопровождении двух рабов он мчался сломя голову из Херсонеса в Керкинитиду, устремив свои по-былому заблестевшие глаза во мглу осенних туманов, покрывших снежные дали скифских степей.

– Гедия!.. Гедия!.. Голубица моя непорочная!.. – шептал он запекшимися губами.

Слуги ехали рядом и следили, как бы старик не слетел с седла на мерзлый грунт. Но он выдержал тяжелый переезд и въехал в Керкинитиду на всем скаку, не обращая внимания на оклики часовых.

Увидя в подвале архитектора и его ученого друга, Херемон вскричал, задыхаясь:

– Скимн, Бион!.. Я пришел к вам не с проклятием, хотя вы его заслужили трижды. И не хочу обвинять и упрекать вас. Пусть вас судят и казнят совет и народ… если только само войско не догадается посадить вас на колья!.. В недобрый час твоя семья, Скимн, и ты сам стали близки к храму Девы. Целая гора несчастий свалилась на нашу святыню, начиная с попытки похищения Девы таврами, кончая тем, что ты сам отдал ее скифам. Да, сын тьмы, служитель злых духов, ты отдал Деву врагам, а свою жизнь сохранил! Ты спас свою никому не нужную шкуру, а Гедию мою, радость мою и наследницу, отдал варварам! Однако не дрожи от страха, я не ударю тебя мечом в грудь, хотя имею на это право…

Заключенные молчали. Херемон уселся против них на камень, врытый в земляной пол, и теперь лишь разглядел, что они обременены тяжкими цепями и колодками, редко применяемыми для наказания свободных граждан.

– Скажи мне, Скимн, – протянул Херемон, неожиданно снижая тон; в его скрипучем голосе послышались умоляющие нотки, – ты хорошо видел нападающих из-за того укрытия, куда вы спрятался во время скифского налета?

– Я не прятался в укрытие, – угрюмо, с раздражением ответил Скимн, – я сражался с врагами!

– И я тоже, – добавил Бион.

– Хорошо, я готов вам поверить, хотя вы не получили ни одной ссадины от оружия врагов и вам нечем подтвердить вашу доблесть. Но кто на вас напал – скифы или роксоланы?

– Скифы. Один из них был одет в катафракту.

– Я угодил копьем в глаз коню этого всадника и метнул ему в бок дротик, – живо добавил Бион, загремев цепями. – Но получил удар секирой по шлему и потерял сознание… Конь скифского князя после ранения споткнулся и упал.

– Правильно, – подтвердил Скимн, – скифы задержались благодаря Биону. Мы побили их лошадей, а потом и их самих. У меня и сейчас вся одежда стоит коробом от засохшей крови… Мы бились насмерть! А теперь остались виноватыми…

Архитектор хотел сделать энергичный жест рукой, толкнул колодку и ударился подбородком о шершавое дерево.

– Ой, ой! – застонал он от боли.

– Правы вы или виноваты – разберет суд, – поморщился Херемон, нетерпеливо топнув ногою. – Может быть, гелиасты смягчат приговор и не присудят вам ничего, кроме лишения имущества и гражданства с изгнанием вас из города… Я же хочу знать, кто увез Деву и мою несчастную дочь!

Скимн вздохнул.

– Мне некогда было смотреть по сторонам, я сражался. Но мне сдается, что Деву выхватил из рук Гедии бритый варвар на очень злом коне, а саму Гедию подцепил другой… Я его не разглядел, но он, видимо, большой силач. Слабому мужчине не втащить Гедию на седло, разве лишь с помощью блока… Мне очень жаль девушку и тебя, Херемон, я сам отец своих детей и понимаю…

Херемон стал дышать шумно, чмокать губами, стараясь удержаться от подступавших слез. С усилием продолжил свой опрос:

– Так, кроме двух варваров, что увезли в степь мою дочь и богиню, никто из нападавших не остался в живых?

– Как не остался, – равнодушно ответил Скимн, – всадник в катафракте оказался князем Фарзоем. Его взяли в плен.

– Что? – оживился старик. – Его взяли в плен? Ты это точно знаешь? Скимн! Бион! Скажите, где он, этот плененный князь, я разыщу его и расспрошу!..

– Не знаем.

– Скимн, я подарю тебе серебряный кратер, а тебе, Бион, новый плащ из заморской шерсти!.. Скажите – где этот князь?

– Не знаем!.. Зачем нам твои кратер и плащ, если нас забьют камнями на площади!

«Гриф» вскочил и, поддерживая руками полы своей лисьей шубы, кинулся в дверь, имея намерение увидеть Диофанта и от него узнать о судьбе и местонахождении Фарзоя.

Диофанта на постое не оказалось, он уехал осматривать укрепления Керкинитиды.

Херемону удалось разыскать Мату в одном из домов, где она, совместно с Лаудикой и двумя иеродулами связывала узлы, собираясь перетащить их на корабль, отплывающий в Херсонес.

На вопросы Херемона Мата лишь пожимала плечами и повторяла то, что он уже слышал от Скимна. Уходя, бросил ей с досадой:

– Горе нам всем! Горе!.. И ты, Мата, будешь отвечать перед городом за потерю кумира!

Жрица молча поглядела на него сквозь прищуренные ресницы и отвернулась к своим узлам.

Херемон уже бежал по хрустящему снегу и через полчаса разыскал юрту Гориопифа.

Князь принял старого грека, сидя на затертой кошме, разостланной около очага. Прихлебывая из фиала, он мрачно слушал торопливый полушепот богача херсонесца. Тот обещал озолотить его и коня его, сулил вечную дружбу и шарил за пазухой, намереваясь дать кое-что в задаток.

– Ничего не пожалею, только помоги мне найти и выкупить из позорного плена дочь мою!..

Гориопиф понимал, что старик не врет и в самом деле ничего не пожалеет за спасение дочери от рабства. Он почувствовал себя нужным человеком. Особое удовольствие мелькнуло в глазах тщеславного варвара, когда Херемон заговорил с ним о дружбе. Эти слова, хотя и исторгнутые из души херсонесского магната отчаянием, целительным бальзамом пролились на многократно уязвленное самолюбие князя-изменника.

Перейдя на сторону врагов своей родины, Гориопиф ожидал, что Диофант и херсонесцы восславят его, окружат почетом и уважением, будут ценить, как желанного союзника в борьбе с Палаком и Тасием. Но он ошибся. Понтиец держался с ним со снисходительностью милостивого победителя. В своем присутствии садиться не разрешал и настойчиво требовал выполнения разных поручений, особенно добывания сведений о Палаке и его войске.

Окружавшие Диофанта военачальники смотрели на мешковатого князя сверху вниз, как на варвара и перебежчика. Простые воины видели в нем только скифа, следовательно врага, и открыто насмехались над ним.

Поэтому князь оставался совсем одиноким и пил горькую, сидя у себя в юрте. Вино он выменивал на баранов, стада которых быстро таяли. Ночами их разворовывали понтийские воины, падкие до скифской баранины, животные дохли от бескормицы и отсутствия теплых загонов.

Дружина Гориопифа почти вся разбежалась, большинство людей из его рода «вепрей» отреклось от него и в поисках пастбищ для своих стад откочевало к берегам озера Бук.

Упоминание о дружбе из уст богатого и широко известного в Скифии херсонесского богача несколько подняло упавший дух князя. Родилась неясная надежда, что здесь, среди чужих людей, он найдет свое место при помощи этого знатного грека. А когда понтийцы победят, тогда он вернется в Неаполь и еще покажет себя!