Анатолий Субботин - За землю Русскую

Рубил он истово, размеренными взмахами. Замерзшая древесина золотистыми щепами летела в стороны. От спины Данилы поднимался пар. И когда сосна с треском и шумом рухнула, ломая подлесок, Данила разогнулся, вытер рукавом пот. Передохнув, стал разделывать дерево на кряжи.

В первый день Данила свалил две сосны и разделал их. Комлевые кряжи он засек топором по срезу и, вбивая по щели один за другим клинья, разделал на пластины. Обтесал пластины на тес.

Вечером, пожевав хлеба, Данила долго сидел у костра. Ночью бор темен. Треснет от мороза дерево, осыплет снег. Шорохи бегут вокруг. Даниле не страшно. Не покидают лесовика думы об Олёнушке. Все мысли около нее. Знать бы, что с нею? Ждать ее или оплакивать потерянную.

Вспоминает Данила приезд на поляну Глины. Внезапно, налетом, под сладкие Семенковы речи подкрались к Даниле вотчинные стражи и спутали его. Он не видел, как горело займище, ничего не видел. И представляется Даниле, как напугалась Олёнушка, как бежала от злодеев…

Иногда вспоминался Ивашко, но и он теперь далеко; Ивашко ушел в поход с князем. Новгородское войско, сказывают, изгнало латинских меченосцев за рубежи. Теперь оно стоит в Пскове.

Всю неделю Данила пробыл в бору. Лицо его обветрело, потемнело от дыма костра. Вернувшись в городок, он принес с собою запах сосновой щепы и хвои, запах костра, дым которого прокоптил насквозь и тело и одежду лесовика.

— Жив? — увидев Данилу, смеясь, воскликнул Клим. — Ни мороз, ни зверь не тронул.

— Зверю до меня нет нужды, — усмехнулся и Данила. — Повыли было волки ночами, да идти на костер они не охочи: и какой толк! Живым я не дамся. И мороза у костра не страшно; жилье теплое, снегом укрыто.

— Валил сосны?

— Валил. Лес у поляны — по три кряжа из сосны, — похвастал Данила. — Прямослойные комли колол на пластины, тес тесал.

— Знать, горит у тебя топор в руках, — сказал Клим.

— Не чужой я в лесу, каждой сосне сват… И сердцу в борах легче.

— А я, Данила, припас тебе весточку. Велика ли она, мала ли — тебе судить. Может, по сердцу будет.

— О чем? — Данила с испугом и надеждой уставился на Клима.

— Были в городке люди из Медвецкого княжего погосту, сказывали побасенку… Осенью будто, недели две, почитай, жила в погосте у них пришлая девица, Олёной звали. Тосковала будто, слезы тайком лила, а о чем тоска — не открыла. Не осуждали люди девицу. Жила она у деда Левоника. По первым заморозкам ходила, сказывают, в боры. Наряжалась паробчиком. И до того ловка будто, что и хитрого зверя исхитряла.

— Нынче-то что с нею? — спросил Данила и вскочил с лавки. Глаза его пристально смотрели в лицо Клима, голос дрожал.

— Не торопи! — рассудительно, как бы не замечая нетерпения Данилы, сказал Клим. — Седни нету Олёны в погосте. Шли мимо полки на Псков, Олёна обрядилась паробчиком и ушла в войско. Перед уходом поведала о себе, сиротой сказалась. На погосте не видели ее после…

Данила тяжело, точно ноги перестали держать его, опустился на лавку. Опершись локтями о колени и охватив ладонями голову, долго сидел так.

— Спасибо, Клим, — наконец промолвил. Влажные глаза его искрились. — И верю тому, что ты молвил, и страшусь верить. Правда ли? — Он еще помолчал. — Вутре побегу на погост, разузнаю.

Сказал и с такой надеждой взглянул на Клима, что тот не вытерпел, молвил:

— Есть ниточка, Данила, а по ней, гляди, и клубочек найдется.

Глава 24

Стрелецкая потеха

Недели за две до великого поста Переяславский полк воевод Домаша и Кербета достиг рубежа Псковской земли на Суболическом[49] берегу Чудского озера. Полк привел Кербет, воевода Домаш остался в Пскове, с князем. В погостах и рубежных городках после бегства меченосцев от Пскова жили новгородские ратники и карелы.

Белая равнина озера, раскинувшись в стороны, уходит в непроглядную даль. С запада к самому берегу подступает лес. Он покрывает окрестные холмы. Избы погоста до того занесены снегом, что издали кажется — и погост и все вокруг замерло в глухом снежном омуте. Только дымки, которые вьются над крышами, показывают, что избы обжиты, что в них есть люди.

На некрашеном столе ендова с медом, хлеб, нарезанный ломтями, холодная дичь. У стола — Кербет и Василий Спиридонович. Изба, где сидят они, просторная, с широкими лавками; тесовый пол выскоблен и выметен чисто. Опечек, залавочник, столбушка — вымыты с дресвой добела. На широкой, сбитой из глины и выбеленной известью печи, свесив вниз голову, будто прислушиваясь к тому, о чем говорят у стола, лежит белый, как лунь, старец; на лавке — в кути — молодица. Она прядет лен. Крутнув ладонями веретено и вытянутыми пальцами поддерживая его на нити, молодица далеко и высоко отводит руку. Веретено жужжит, кружась, как волчок. Левой рукой молодица точно и расчетливо тянет волну из бородки кужля. Тонко вырезанная на прялке «берегиня» венчает сказочными цветами солнечный круг[50].

— Скоро спадут холода, молвил мне Александр Ярославич, — рассказывает Кербет Спиридоновичу. — А как спадут холода, выйдем в поле, поищем рать меченосцев.

— Не рано ли, воевода, начинать поход? — усомнился Спиридонович. — Лыцарская рать в Юрьеве, бишь в Дерпте по-ихнему. Город окружен валами и тремя острогами. Осилим ли?

— О том и я сказывал князю, Василий Спиридонович, — ответил Кербет. — Не нам, мол, идти к Юрьеву, а ждать, когда весною меченосцы придут к нашему рубежу. В зимнем походе, в глубоких снегах, возы с хлебом и другим припасом не поспеют за войском. Александр Ярославич взглянул на меня да и молвил: потому, что глубоки снега, лыцари и не ждут нас. Легче искать их. От жданья, сказал, кровь стынет, а добра нет. Начнут поход лыцари, не приведется ли взять битву не к нашим выгодам, а там, где укажут меченосцы.

— Начнем поход, где встретим лыцарей? Что о том молвил Александр Ярославич?

— Не открыл он мне своих замыслов, — ответил Кербет, — но молвлю: не будем силу пытать у стен города.

Беседа продолжалась долго. Скоро зажигать лучину. Спиридонович спохватился.

— Нацеди-ко медку, молодушка, — попросил он молодицу. — Ендова высохла.

Молодица отставила пряслицу, обернула белые рукава рубахи. Кербет, глядя на нее, покрутил ус. Она скоро вернулась, неся перед собой полную ендову.

— Испейте нашего медку, осудари! — сказала, кланяясь воеводам. — Не стар мед, да чист. Сами борти искали, по своему обиходу варили.

— Как тебя звать, молодица? — спросил Кербет.

— Анной, — улыбнулась она. Ее круглое румяное лицо с зачесанными назад волосами, прикрытыми шитым повойником, раскраснелось, как опаленное.

— Жена мужняя аль вдова?

— Мужняя. Мужик-от в ватажке… На озере рыбу ловят для войска, а дома я да батюшка-свекор, — повела она глазами в сторону печи. — Стар он, по старости не ходит на озеро.

— Стар, а чужие разговоры любит послушать, — Кербет снова покрутил ус. — Очей не спускает с нас.

— Не слушает он, осударь, — улыбнулась Анна. — Глухой. Рядом молвишь слово — не поймет.

Молодица принесла из угла под полатями светец, поставила его к передней лавке, недалеко от стола; положила на лавку, за светец, беремя нащепанной лучины и позвала свекра.

— Батюшка, посвети воеводам!

По движению губ, по жесту, каким молодица показала на светец, свекор понял ее.

— Посвечу, — откликнулся. — Не тяжело… Посвечу.

Он опустил на приступок ноги. Потом слышно было, как кресал огонь. Скоро в светце вспыхнула лучина, осветив избу желтоватым дрожащим светом. Запахло тонким, щекочущим ноздри дымком березы. В сенях скрипнули половицы. Открылась дверь, и в избу хлынуло облако морозного пара. Из него выступил кто-то облепленный снегом, в тулупе и меховой шапке. Старик поднялся навстречу.

— Снежищем-то тебя загваздало, осподи! — сказал он. — Как из сугроба вылез. Постой, опахну!

Он смахнул снег со спины и плеч вошедшего. Тот снял тулуп, положил на полавочник шапку, предварительно хлестнув ею о косяк, чтобы сбить снег. В свете лучины на вошедшем сверкнули железные кольца кольчуги, надетой поверх кафтана.

— Садись, Володша! — пригласил Спиридонович, узнав гостя. — Испей меду, теплее станет.

— Не так холодно, как снежно на улице, — сказал Володша, садясь ближе к столу.

В обросшем бородою, высоком и статном воине не легко было узнать прежнего Володшу Строиловича. Осенью, явившись с вестью из Пскова в Новгород, Володша до похода жил на княжем дворе. Князь Александр не забыл того, как перед битвой у Пскова Володша Строилович готовил выступление псковичей против меченосцев, указал легкие подступы к городу и храбро сражался в битве. На походе Александр Ярославич поставил Володшу сотником лучных стрельцов в полку Спиридоновича.

Нацедив чашу, Володша выпил мед и заел куском дичи.