Остров русалок - Лиза Си

года в три-четыре. В самые жаркие дни лета мы ходили в другую мелкую бухточку, укрытую от ветров. Там мы плескались и играли с другими детьми из Хадо. Сестры Кан тоже вечно там торчали — нам нравилось слушать, как они ссорятся и мирятся. Ю Ри приходила со своим братом Чжун Бу, и он вместе со сверстниками нырял с защитной каменной стены в открытое море. Мы любили смотреть на мальчишек, особенно на Чжун Бу — удивительно, что такой прилежный ученик умел настолько беззаботно смеяться.

Иногда матушка и другие хэнё возвращались на берег в полдень, чтобы покормить младенцев. При этом ныряльщицы поглядывали на нас и периодически кричали, чтобы мы гребли руками сильнее или делали вдох поглубже для тренировки легких. Но обычно им некогда было в рабочий день приплывать на берег, и после полудня над деревней стоял плач голодных младенцев. Отцы пытались их успокоить, но все бесполезно: молоко было только у матерей. К концу нашего второго лета Ми Чжа достаточно хорошо плавала, и мы уже начали нырять на глубину примерно в метр — одна из нас прятала что-нибудь под камнем, чтобы другая нашла, или мы тыкали пальцем морской анемон и наблюдали, как он закрывается.

Конечно, лето предназначалось не только для игр. В шестом месяце лунного календаря мы собирали ячмень и сушили его во дворе между маленьким и большим домом. Мы помогали матери убить петуха — для этого существовала специальная церемония, и потом мы этого петуха готовили и подавали бабушке, чтобы ее не мучили старческие болезни. Мы научились смешивать золу с водорослями, чтобы получилось удобрение, и носили его к нам на поле. Сажали гречиху и занимались бесконечной прополкой. А где-то около седьмого числа седьмого месяца по лунному календарю — в августе по-западному — делали каль-от, специальную ткань, окрашенную соком незрелой хурмы. Хурма содержала танин, благодаря которому материал не задерживал запах и не закисал, поэтому такую одежду можно было носить не снимая несколько недель, и она при этом не воняла. Еще такая одежда не промокала и отгоняла москитов, к ней не цеплялись щетинки ячменя, а поскольку сок хурмы делал ткань прочнее, она не рвалась, даже если зацепишься за колючку. Из каль-от шили все что угодно. Даже Ми Чжа носила брюки, рубашки и куртки, сшитые из такой ткани, — из своей нарядной городской одежды она давно выросла. Мои штаны и рубахи из каль-от донашивали младшие братья и сестра, а Ми Чжа свою сохраняла.

— Когда у меня будут дети, — говорила она, — мягкая выношенная ткань пойдет на пеленки и детские одеяла.

Мне-то еще не приходило в голову, что у меня когда-нибудь появятся дети.

Каждую осень склоны Бабушки Сольмундэ пылали огнем желтых, оранжевых и красных листьев. В это время года мы с Ми Чжа любили забираться на ореумы — небольшие вулканы, которые породила Бабушка Сольмундэ во время извержений. Мы с подругой глядели на поля, раскинувшиеся под нами лоскутным одеялом; в небе не было ни тучки, вдали поблескивал океан, на ореумах повыше стояли древние сторожевые башни, с которых когда-то сигнальные огни предупреждали островитян о приближении пиратов. Мы сидели на склонах часами и разговаривали. Я любила слушать истории Ми Чжа про жизнь в городе — они казались мне одна другой фантастичнее.

Как-то Ми Чжа упомянула, что в городе есть электричество. В ответ на мой вопрос, что это такое, она рассмеялась.

— Оно освещает комнату, и не надо жечь сосновую смолу или масло. На улицах есть свет, и в витринах магазинов горят цветные лампочки. Электричество — оно… — Между бровей у Ми Чжа залегла вертикальная складка, так сильно моя подруга нахмурилась, соображая, как лучше описать мне это неосязаемое нечто. — Оно японское!

Еще у Ми Чжа и ее отца было радио. Она пояснила, что это такой ящичек, из которого раздаются голоса, а сделали его в Японии. Такое мне тоже трудно было себе представить. Меня очень удивляло и смущало, что у японских демонов столько чудесных вещей.

Ми Чжа рассказывала про автомобиль ее отца — автомобиль, подумать только! — и про то, как отец ездил через весь остров по дорогам, которые построили японцы. А я не видела в жизни ничего, кроме телег, запряженных пони, да еще иногда грузовиков, на которых хэнё увозили на дальние водные работы в других странах.

— У японцев отец управлял бригадами дорожных рабочих, — объяснила Ми Чжа. — Он помог им впервые соединить дорогами все четыре части острова.

А я ничего в жизни не видела, кроме Хадо.

— Моего отца все очень уважали, — говорила мне подруга. — Он меня любил и заботился обо мне. Он покупал мне игрушки и красивую одежду.

— И кормил! — напоминала я, потому что мне нравилось слушать про блюда, которые я никогда не пробовала: гречневую лапшу с фазаном или жареную конину со специями с предгорья. Я-то знала только свинину или морских тварей, так что все это казалось мне невероятным, но очень вкусным. А еще сладкое…

— Представь себе: ешь и улыбаешься так широко, что даже лицо болит. Вот так себя чувствуешь, когда лакомишься конфетами, мороженым, пирожными или вагаси и аммицу.[7]

Но разве мне доведется попробовать западный или японский десерт? Никогда.

В городе у Ми Чжа были товарищи по играм — это мне тоже было сложно понять даже после ее рассказов про прятки и догонялки. Зачем вообще нужны игры, которые не учат ничему полезному, например нырять за моллюсками или собирать водоросли? А еще мне сложно было вообразить, каково Ми Чжа жилось в доме посреди фруктового сада с прудом, где слуги разводили рыбу для семьи, так что голодать никогда не приходилось.

Ми Чжа прекрасно понимала, сколько она потеряла. Обычно ей нравилось рассказывать мне о прошлом, но иногда она начинала грустить. Тогда я обычно предлагала ей достать отцовскую книжку, и мы вместе листали страницы. Это был справочник, которым отец Ми Чжа пользовался при поездках по острову. Поначалу Ми Чжа еще помнила значения некоторых иероглифов — «бензин», «восток», «дорога», «гора», «мост», — но шли месяцы, некому было напоминать ей иероглифы, и она разучилась читать. Но в символах на книжной странице все равно было что-то загадочное и даже волшебное, и Ми Чжа нравилось сверху вниз вести по ним пальцем и «читать» мне рассказы о богинях и матерях, которые она выдумывала на ходу.

Есть такая поговорка: «Под дождем не замечаешь, как промокает одежда». Это значит, что изменения происходят постепенно, и трактовать эту поговорку можно