Ильяс Есенберлин - Шестиглавый Айдахар

Семь дней и ночей сдерживал натиск врагов город-крепость Сыганак. Взбешенные упорным сопротивлением монголы вырезали всех его жителей.

Да, так было… Об этом рассказывали отец и старые воины, которым посчастливилось участвовать в тех походах и дожить до старости.

Сартак еще раз бросил взгляд на Святослава. Лицо воина было бесстрастным, только глаза, внимательные и холодные, недобро смотрели из-под густых бровей.

Кто мог предполагать, что там, на развалинах Хорезма, взойдет звезда человека по имени Кара-Буги, а потом, в орусутских землях, после встречи его со Святославом, закатится. Поистине все может быть в этом подлунном мире и всякое случается.

Именно там, в Хорезме, взошла звезда Кара-Буги… Тогда ему было всего восемнадцать лет. Невысокий, крепко сложенный, он вдруг сразу выделился среди других воинов. И не сказочной силой, не бесстрашием, а яростью и жестокостью. Он насиловал девушек на глазах у родителей и, если кто-нибудь пытался вступиться или помешать, бросался на непокорного с яростью шакала. Особым, известным только монголам приемом Кара-Буги ломал ему шейные позвонки и, подставив ладони под хлещущую из горла жертвы кровь, пил ее.

Так уж случилось, что со временем он оказался в войске Бату-хана, ходил с ним на орусутсткие княжества, участвовал в битве с немцами. О его жестокости даже монгольские воины говорили вполголоса. Бату-хан заметил Кара-Буги и сделал его сотником.

Сартаку нравилась беззаветная преданность воина Золотой Орде. Кара-Буги стал тенью молодого хана, его правой рукой. И когда хан крестился, он вместе со своим хозяином принял христианство. Новая вера, однако, не изменила Кара-Буги. Он по-прежнему был жесток и кровожаден.

Но один поступок Кара-Буги заставил вздрогнуть даже видавших виды монгольских нойонов и воинов.

Это случилось весной, когда скот бесчисленных монгольских стад уже узнал вкус молодой травы, а над озерами и речными протоками затрубили в золотые и серебряные трубы прилетевшие из теплых стран гуси и лебеди. Орусуты, пережившие голодную зиму, начали сев. Небольшой отряд монгольских воинов возвращался в Орду после сбора весенних податей с орусутских деревень.

Впереди отряда на черном жеребце ехал Кара-Буги. Он был одет в доспехи из черного железа и такой же шлем. Погрузневший с годами Кара-Буги походил издали на темную глыбу. Позади отряда медленно ползли тяжелые двухколесные арбы, груженные тем, что удалось получить или отнять в орусутских деревнях. Это в основном была пушнина. Шкуры волков, зайцев, лисиц, бобров и белок были старательно связаны в тюки, укрыты от непогоды.

Дорога была знакомая, опасаться некого, и воины расслабились, поснимали тяжелые лисьи тымаки, подставили головы теплому весеннему солнцу.

Когда отряд обогнул озеро, чуть в стороне, на опушке леса, открылась небольшая деревня. Было видно, как по черным полям в длинных холщовых рубахах ходили за сохами орусутские мужики и бабы. Картина была привычной и знакомой.

Вдруг Кара-Буги остановил коня. Из зарослей густого камыша, окружающего озеро, выскочила стайка детей – мальчика и девочек лет семи – девяти. На них, как и на взрослых, были длинные белые рубахи. Веселый гомон нарушил тишину. Дети что-то несли в подолах – видимо, яйца птиц, собранные у озера.

Но вот кто-то из них заметил монгольский отряд, и отчаянный, пронзительный крик ударил в уши. Побросав свою добычу, дети побежали к деревне. Впереди всех бежала длинноногая худая девочка с густыми золотистыми волосами.

Кара-Буги тупо смотрел вслед детям, потом в глазах его зажглась искорка интереса. Он ударил пятками коня и, припав к луке седла, помчался за ними.

Девочка бежала из последних сил. Иногда она оборачивалась, и в ее огромных голубых глазах Кара-Буги видел только ужас. Он в бешенстве скалил зубы, пытаясь схватить девочку за волосы, но она увертывалась, и погоня начиналась снова.

Наконец силы оставили беглянку. Она упала один раз, второй. И когда Кара-Буги все-таки догнал ее, спрыгнул с коня и перевернул на спину, тело девочки затряслось в судорогах, она откинула голову и вдруг обмякла, вытянулась.

Когда крик детей услышали работавшие в поле мужики, они поняли – у озера случилась беда. Похватав то, что подвернулось под руку, люди бросились на помощь детям. Первым прибежал отец девочки – Святослав. Сердце-вещун словно придало ему силы. Но было поздно. Он увидел только спину Кара-Буги и все-таки узнал его. Очень хорошо знали в окрестных орусутских деревнях этого страшного черного человека.

Говорить было не о чем. В суровом молчании стояли над мертвым ребенком люди. Преступление требовало мести. Но разве плеть перешибет обух? Тяжелые ладони сжимались в кулаки, и глаза загорались ненавистью.

Святослав, сняв с себя рубаху, завернул в нее тело дочери, поднял на руки. Потом обвел собравшихся невидящим взглядом:

– Идите… Работайте… Я пойду к самому Бату-хану.

Никто не заступил ему дорогу, не посмел удерживать. И в напутствие ничего ему не сказали. Одна мысль была у всех, одно желание, но не наступило еще то время, когда суждено им сбыться.

Не знал Кара-Буги, когда творил свое черное дело, что три дня назад великий Бату-хан со своей свитой приехал на одно из ближних озер поохотиться на перелетных птиц.

Целый день шел воин к ставке хана. Огромное солнце, словно зная о его горе, остановилось у края земли и залило леса и долины тревожным красным светом. И шатры ханской ставки, когда увидел их наконец Святослав, были от этого света словно обрызганные кровью.

Воин остановился лишь на миг. «Чем умирать каждый день, – подумал с горечью он, – лучше пусть это случится сразу». Святослав нащупал нож, спрятанный в складках штанов, передвинул его поближе к бедру, чтобы при случае можно было быстро выхватить, и шагнул вперед.

Ханские нукеры, окружив Святослава плотным кольцом, привели его к Бату.

Хан, только что вернувшийся с охоты, стоял у своего шатра.

Без страха приблизился к нему Святослав, держа на вытянутых руках тело ребенка. Глядя на лицо хана сухими, полными отчаяния и горя глазами, он рассказал о случившемся. Лицо Бату-хана окаменело, и рука потянулась к кинжалу. Жестом он велел своим туленгитам разыскать и привести Кара-Буги.

Нукеры проворно поставили перед шатром походный трон хана. В ожидании, когда приведут Кара-Буги, Бату велел позвать тибетского ламу Сакия – врачевателя великого каракорумского хана Угедэя, гостившего в Золотой Орде. И когда глубокий старец приблизился к нему, попросил:

– Узнай и скажи нам, отчего умерла девочка, которую принес орусут.

Выражая повиновение, лама склонился в глубоком поклоне.

Четыре туленгита, подталкивая остриями копий, пригнали к шатру хана Кара-Буги. Монгольский воин смотрел исподлобья. Темное лицо его сделалось совсем черным, и только белые зубы щерились злобно и хищно.

– Скрутить ему руки, – приказал Бату.

Нукеры повалили Кара-Буги на землю, завернули ему руки за спину, крепко стянули их у запястий сыромятными ремнями.

Из шатра вышли лама Сакия и Святослав. Вокруг ханского трона собрался народ, и все затаив дыхание смотрели то на Бату, то на запрокинутое лицо девочки, которую держал орусут, ожидая дальнейших событий.

– Так отчего умерла девочка? – хмуря брови, сурово спросил хан.

– У нее разорвалось сердце, о великий хан.

Бату перевел взгляд на стоящего на коленях Кара-Буги. Получалось, что хан обидел своего воина напрасно. Стоило ли бесчестить и наказывать его, одного из самых преданных, за смерть какой-то орусутской девочки?

Бату снова повернулся в сторону ламы:

– Значит орусут лжет, утверждая, что над его дочерью совершено надругательство?

Немигающие глаза хана сузились, и взгляд стал похож на взгляд змеи. Люди замерли, опустили головы, и только Святослав все так же дерзко и смело смотрел на Бату.

– Нет. Он говорит правду, – уронил в тишине лама. – Насилие совершено над мертвым телом…

Тихий вздох, как порыв ветра, пронесся по толпе. По монгольским обычаям, то, что совершил Кара-Буги, считалось величайшим преступлением.

Даже Бату-хан, сам не знавший ни к кому пощады, устраивавший пиры на телах поверженных врагов и равнодушно слушавший, как трещат и ломаются их кости под тяжелыми досками, побледнел.

Взгляд его замер на Кара-Буги:

– Верно ли говорит великий лекарь Сакия?

– Да, – прохрипел Кара-Буги. Лицо его исказила гримаса страха. – Но я не мучил душу ребенка, о великий хан! Ведь мертвому телу все равно…

Сартак вспомнил, как чувство омерзения затопило тогда все его существо. Он вспомнил, как отец повернулся к своему брату Менгу и спросил:

– Какое наказание для этого человека ты считаешь уместным?