Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский

На четвертый день начала расчистки просек вернувшийся из конторы на квартиру Михайла долго кряхтел, шмыгал носом, и, наконец, объявил:

— Ты тока не подумай ничего такого, Христофорыч, а только я от тебя съеду.

— Каторга требует? — понимающе улыбнулся Карл, хотя ему было вовсе не до смеха.

— Требывает не требывает, а только я полезней для тебя буду, ежели в тюрьму переселюсь. Не ндравится кой-кому наше «кумпаньонство». Горлопаны да глоты впрямую людишкам говорят, что вдвоем мы тут перед начальством на задних лапках ходим, чужим горбом лишнюю пайку зарабатываем.

— Значит, бросаешь меня?

— Да не за себя боюсь я, Христофорыч! Мне-то каторга ничего не сделает, потому как бродяга я. Неприкасаемый для обид… Вторая ходка, как-никак! Но против тебя людишки оченно злые! Козни, мыслю, строют против тебя. Ну а ежели я рядом с ними буду, то упрежу тебя, ежели что серьезное удумают. Понял, кумпаньон?

— Понял, Михайла. Только как тебе самому на шконку переселяться после того, как неделю со мной под одной крышей жил? Не опасно ли? Не примут за шпиона?

— Бродягу-то? Христос с тобой, Христофорыч! Да и не в тюрьму я на жительство переселюсь, а на фатеру: жалованье, чай, платит начальство?

— Не платит, а записывает заработок каждого в особую тетрадку, на его лицевой счет. Для меня исключение князюшка обещал сделать, а вот насчет тебя не знаю… Хотя о чем это я? — спохватился Карл. — Если его сиятельство воспротивится выдаче тебе жалованья на руки, я всегда подкинуть смогу, Михайла! Мне ведь и деньги тратить-то, кроме столования, некуда. И не спорь, компаньон. Какие же мы с тобой друзья-приятели, коли помогать друг другу не станем. А разрешение жить на вольной квартире я тебе легко выхлопочу: ты чертежник, на дом работу брать должен. А в казарме у тебя мигом украдут и карандаши, и бумагу.

На том и порешили. Ландсберг провожал «кумпаньона» со смешанным чувством тоски и облегчения. Он опять оставался один на один с каторгой и тюремным начальством. Облегчение же наступило оттого, что теперь можно было не беспокоиться на счет судьбы Михайлы: Карл в последние дни всерьез опасался, что озлобленные его кипучей деятельностью арестанты однажды накинутся на «выскочку». В таком разе мог пострадать и Михайла, предложивший «кумпаньонство» еще во время плавания на «Нижнем Новгороде».

Ретроспектива-2

Имя Пазульского с почтением и страхом повторяли во всех централах Российской империи. Этот человек стал легендой преступного мира еще при жизни.

Его много раз судили, но ни в одном следственном либо судебном документе не было достоверных сведений о его сословном происхождении, месте рождения, его родителях и родственниках. Невероятно, но казалось, что этот человек взялся ниоткуда — сразу двадцатилетним и «в агромадном авторитете» главарем дерзкой шайки, совершавшей серии налетов на богатые поместья и дома Малороссии. Никому и ничего Пазульский не рассказывал о своем детстве и отрочестве, однако многое в его поведении, манерах речи и привычках говорило о том, что он родился и воспитывался отнюдь не в крытой соломой бедной хате. Таинственность рождала легенды о его дворянском, а то и великокняжеском происхождении. Так это или нет — не знал никто. Порой в тюрьмах проскакивали слушки о неразумных арестантах, которые осмелились задать Пазульскому прямые вопросы о его происхождении. Результаты были разными. Иной раз Пазульский, будучи в хорошем настроении, просто отшучивался. Чаще всего отечественный «монтекристо» отмалчивался. Особо назойливые любопытные порой скоропостижно умирали… Однако всей правды не знал никто.

Громкая уголовная слава пришла к Пазульскому во время его второй отсидки в Херсонском централе. Короли преступного мира, иваны, в то время еще не считали его равным себе и держали, несмотря на все его подвиги во главе шайки, от себя на расстоянии. Да и Пазульский, казалось, вовсе не стремился занять высшую воровскую ступень — он жил так, как считал правильным сам.

Старшим надзирателем в Херсонском централе служил тогда некто Назаров — личность также в уголовных кругах довольно известная. Недюжинная физическая сила Назарова всегда была дополнена револьвером и тяжелым кастетом, которые он пускал в ход не задумываясь. И пользовался охраной закона: только за попытку напасть на представителя тюремной власти в те годы полагался суд специального трибунала и петля. К тому же Назаров всегда был настороже, а рядом с ним постоянно находились верные и бдительные помощники.

Назаров был очень тщеславным человеком, обожал демонстрировать силу и свое превосходство, никогда ничего не забывал даже через много лет, в отличие от многих своих сослуживцев относился к иванам так же, как и к мелкой уголовной сошке. Порой доходило до немыслимого: при всяком удобном случае он норовил нарочно унизить главарей уголовного мира и тех, кого тюрьма уважала. Иваны терпели, матерились и разводили руками: ну что тут поделаешь? Сила, она и солому ломит. И петля верная тому, кто попытается отучить Назарова…

Однажды судьба свела Назарова и Пазульского в прогулочном дворе централа: старшему надзирателю показалось, что молодой, но весьма авторитетный в тюрьме бандит недостаточно быстро снял при встрече с ним шапку. Не тратя лишних слов, Назаров жестом подозвал караульных и кивнул на наглеца: поучите-ка…

Пазульского сбили с ног и «учили» ружейными прикладами до тех пор, пока тот не потерял сознание. Потом солдат принес ведро воду и окатил Пазульского. Тот открыл глаза, увидел усмехающееся лицо старшего надзирателя, кое-как поднялся, выплюнул несколько выбитых зубов. Спросил — достаточно вежливо, видимо, искренне не понимая причины наказания:

— За что меня этак-то, ваш-бродь?

— А просто так! — хохотнул Назаров. — Настроение у меня нынче такое. Веселое! Да и шапку ты, ублюдок, в следующий раз проворней сымай — для верности, как говорится!

— Во-первых, я не ублюдок, ваш-бродь. Папенька с маменькой в законном браке меня родили. И шапку я снял по уставу — за десять шагов, коли не больше.

— А хотя бы и так! — еще больше развеселился Назаров. — Мне-то что? Не забывай, щенок, кто тут хозяин — и весь разговор. Ну, пшел отсель, а то еще велю добавить!

Пазульский оглянулся: на них смотрел весь тюремный двор.

— Что ж, ваш-бродь, урок я твой запомню, — Пазульский выплюнул под ноги Назарову еще один зуб. — Только и ты запомни, ваш-бродь, что убить мне тебя придется.

— Ой, испугал, сопляк! — насмехался Назаров. — И как же ты меня убьешь?

— Горло перережу. Вот так! — и Пазульский провел по своему горлу пальцем от уха до уха.

— Сие есть публичная угроза смертью