Еремей Парнов - Заговор против маршалов

В тот самый день, 22 апреля, когда доктор Новак ми­ло беседовал с Мюллером, когда независимо от его докладной и также абсолютно независимо от исхода первой встречи полпреда с президентом было принято решение Политбюро, перед следователями предстали бывший начальник Особого отдела Гай и бывший замес­титель наркома внутренних дел Прокофьев. В течение этой и двух последующих ночей от них были получены «показания» о преступных связях Тухачевского, Уборевича, Эйдемана и других крупных военачальников, включая командарма первого ранга Шапошникова и командарма второго ранга Корка, с врагом народа Ягодой.

— Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было,— опроверг бывший нарком.— Были официальные знакомства. Никого из них я вербо­вать не пытался.

«Красная папка» еще лежит в сейфе Гейдриха, и Беренс, перепивший по случаю рождения фюрера, еще мучается от печеночной колики, и Шелленберг, натас­кивая своего человека, еще не знает срока его отправки, а уже все давным-давно решено.

Обезумевший маховик раскручивается по законам опрокинутой логики. Ложь не знает причинно-следственной связности, она вне последовательности, вне реального пространства — времени, где мировые линии событий образуют непостижимый узор. Как хищник, отведавший человечины, крадется ложь по собственным следам.

Почти ко всем бывшим работникам НКВД были применены ускоренные (так стало именоваться) методы следствия.

В ночь на 27 апреля лично Ежов совместно со следо­вателем Суровицких и старшим оперуполномоченным Ярцевым допросили бывшего заместителя начальника отдела НКВД Воловича.

Фамилии, что ему надлежало назвать, были заранее подсказаны теми же Ярцевым и Суровицких, и он наз­вал их, да и сами показания отталкивались от заготов­ленного конспекта к парадному протоколу.

Тухачевский характеризовался в нем как один из главных участников заговора, готовивший армию для обеспечения военного переворота, и по смыслу это совпа­дало с версией «Красной папки».

— Это ваши работники,— Сталин вернул Ежо­ву парадные протоколы,— вот вы с ними и разбирай­тесь. Показания на военных должны дать сами во­енные, изобличенные в качестве немецких и японских шпионов.

Гая, Прокофьева, Воловича вместе с десятками, если не сотнями, сослуживцев тоже расстреляли «в особом порядке», то есть решением ОСО — Особого Совещания при наркоме НКВД. Ягоду сохранили для будущего процесса.

После первомайского парада и демонстрации, как и в прошлом году, обедали у Ворошилова. Пили много и часто — темп навязал Сталин, но невесело, с угрюмым ожесточением. Никто не решался споловинить, дабы вождь не заподозрил в неискренности. Он часто вставал и, обойдя стол, останавливался у кого-нибудь за спиной.

Пригубив рюмку, медленно двигался дальше или, уро­нив несколько незначащих, но угрюмых по интонации слов, возвращался на свое место. Необычная нервоз­ность вождя действовала угнетающе. Все напряженно чего-то ждали.

— Давайте выпьем за наших маршалов,— Сталин дал знак наполнить бокалы. Миновав Ворошилова и Егорова, опустил руку на спинку стула Семена Михай­ловича Буденного.— Они создали нам замечательную армию, но чем больше наши успехи, тем коварнее действует враг. Нужно с врагами покончить, ибо они имеют место в самой армии, в штабах и даже в Крем­ле,— он возобновил неторопливый обход. Не только военные, но и партийные руководители уткнулись взгля­дом в недоеденные тарелки.— С ними мы должны по­кончить, невзирая на лица. Партия сотрет их в поро­шок! — у него заклокотало в горле.— Я пью за тех, кто, оставаясь верным, достойно займет свое место за слав­ным столом в октябрьскую годовщину.

Тухачевский, Егоров и комкор Урицкий, начальник разведуправления РККА, возвращались домой совер­шенно подавленные.

Михаила Николаевича, обычно крепкого на голову, неожиданно развезло. Он дал волю языку и наговорил много лишнего.

— «Хозяин»! Мерзейшее слово! Лакейское, подлое... Зачем, спрашивается, революцию было делать?.. Мне совершенно непонятно его германофильство. Сначала я думал, что у него только показной интерес к немцам, с целью «образованность показать». Но теперь вижу — нет. Он скрытый поклонник Гитлера. Думаете, шучу? Ничего подобного. Это такая ненависть, от которой только шаг до любви... Стоит Гитлеру сделать шаг на­встречу, и наш вождь бросится с раскрытыми объятиями к фашизму. Намедни, когда мы говорили частным порядком, он оправдал нацистские репрессии. Гитлер-де убирает все, что мешает продвижению к цели. Успехи фюрера слишком импонируют Иосифу Висса­рионовичу. Если внимательно приглядеться, то он мно­гое копирует у бесноватого. И бешено завидует ему. Что там ни говори, а Гитлер выше его чином — ефрейтор как- никак. Наш же и солдатом никогда не был. Когда бывший семинарист строит из себя по меньшей мере

Мольтке — это смешно, а в нынешней ситуации — грустно...

Весть о знаменательном тосте вождя быстро разлете­лась по военным верхам.

Сразу после праздников к Тухачевскому зашел комкор Фельдман, только что назначенный заместителем командующего Московским округом.

—      Надо что-то делать, Миша, иначе он нас всех пе­редушит. Нельзя сидеть сложа руки.

—      Что можно сделать?.. Не говори глупости! — Тухачевский резко оборвал разговор. Жизнь пошла на убыль, так и не достигнув зенита. Трепыхаться бес­полезно и незачем бередить душу.

Фельдман, однако, не успокоился и бросился к Якиру, который находился в Москве.

—      Будет так, как решит партия,— Иона Эммануилович тоже замкнулся в себе. Всем, чего удалось до­стичь, он обязан исключительно революции. Если она потребует умереть, он умрет.

Посещение Фельдманом Дома правительства и дома военведа было зафиксировано охраной.

—      Всех военных надо вывести в отдельную груп­пу,— распорядился Ежов, зайдя в кабинет к Фриновскому.— Ты сам подбери людей. И без всяких церемо­ний — времени на раскачку нет. Нужны решительные, убежденные следователи, полностью связанные с нами. Ты понял?.. И не беда, если за ними есть какие-нибудь грешки, лишь бы они сами знали об этом. И знали, что мы тоже знаем.

6 мая в Управление НКВД по Московской области привезли бывшего начальника противовоздушной обо­роны комбрига Медведева. Исключенный из партии за разбазаривание казенных средств, он четвертый год находился в запасе.

— Какие заговорщицкие связи? После увольнения из РККА вообще никаких связей с военными окру­гами у меня не было! Ведь я работал на строительстве больницы,— заявил он следователю Радзивиловскому на первом допросе.

Но под давлением все же дал показания на тех ра­ботников ПВО, которые вызывали у него сомнения в их искренности и преданности. Формулировку про­диктовал следователь. Он бы довел арестованного до нужной кондиции, если б не торопился к заместителю наркома Фриновскому на инструктаж.

—      У вас проходят по материалам какие-нибудь крупные военные? — спросил Фриновский.

—      Немного есть, но не так, чтоб очень крупные. Сейчас только что работал с одним.

—      Поднажмите: Через таких можно выйти на круп­ных. Первоочередной задачей является разоблачить большой и глубокий заговор в Красной Армии. Вам, видимо, придется принять в этом участие. Картину необходимо развернуть как можно шире, чтоб в ЦК видели, что мы недаром жуем свой хлеб. Уяснили?.. Вот и славно. Мы с товарищем Ежовым на вас надеемся. А это вам для ориентировки,— замнаркома передал список на сорок человек. Первым значился Фельдман.

Радзивиловский понял, что от него требуется. Не за­давая лишних вопросов, он аккуратно сложил бумагу и для надежности спрятал в партбилет.

В эту минуту вошел Ежов.

—      Вы, кажется, работаете с Медведевым? — нар­ком отличался превосходной зрительной памятью.— Его необходимо дожать. Действуйте ускоренными мето­дами. Чем больше он назовет руководящих военных работников, тем ближе к осуществлению будет постав­ленная задача.— Штампованное косноязычие прида­вало его наставлениям особый, безличностный смысл.

Уже восьмого Медведев признал свою принадлеж­ность к троцкистской военной организации, возглав­ляемой Фельдманом. (Оказывается, он знал о ее суще­ствовании с тридцать первого года.)