Владислав Бахревский - Долгий путь к себе

Богдан искал и не мог найти слова.

— Воробьями, — закончил мысль гетмана турецкий посол.

— Воробьями, — согласился Богдан и, наклонясь к Осман-аге, добавил: — Негодника Лупу пора засадить в Семибашенный замок! Он украл место у Моисея Могилы, так я проведу Моисея в господари…

— Когда же гетман думает наказать господаря за его измены? — спросил Осман-ага.

— У меня готовы к походу Прилуцкий и Полтавский полки, а также запорожцы. Шестнадцать тысяч отборного войска могут выступить через час.

— Жди, гетман, гонца от хана Ислам Гирея, — сказал Осман-ага. — Хан, наказывая Молдавию за истребление отряда Тугай-бея и помня о твоей неотмщенной обиде, дает тебе двадцать тысяч конницы.

— Слава великому падишаху! — крикнул Богдан, и свита подхватила радостный возглас гетмана.

— Слава великому падишаху! — эхом отозвались полковники и прочие высокие чины Войска Запорожского.

А на следующий день Богдан Хмельницкий принимал послов Василия Лупу.

Хитрый господарь прислал к гетману киевских монахов. Монахи привезли богатые дары: два седла в драгоценных камнях, для Хмельницкого и его сына, три собольих шубы, для Хмельницких и Выговского, красивые кинжалы, дорогие ткани, а также святые реликвии: частицу коня Дмитрия Салунского, капли крови святого Георгия, склянку с драгоценным миром.

И опять было сказано: отдать княжну Роксанду за Тимоша невозможно. Падишах Турции против этого брака. Господарь скорбит о том и предлагает союз против Польши.

Хмельницкий подарки принял, послов выслушал, но ничего в ответ не сказал.

Они снова были с глазу на глаз: Адам Кисель и Богдан Хмельницкий.

«Какие в нем перемены! — думал Кисель о гетмане. — Уверен в себе, спокоен. Улыбается. Чем это я пришелся ему по душе?»

— Доходят слухи, — сказал он, — что Осман-ага, посол Магомета, уговаривал казаков идти войной на его королевскую милость.

— Врут! — отмахнулся гетман. — Столько брехни развелось, хоть не слушай никого. Одно скажу: я теперь одной ногой в Турции, другой — в Польше.

Богдан Хмельницкий нравился себе. Кисель знал: Осман-ага привез гетману булаву, бунчук, саблю и почетный кафтан. Это могло означать только одно: гетман признал над собою власть Турции.

Богдан и впрямь был собою весьма доволен. Хан Ислам Гирей за его спиной договорился с королем о походе на Москву. Теперь он прислал своего мурзу, требуя, чтобы в конце августа гетман со всем войском — и чтоб не меньше того, которое было под Збаражем, — ждал хана в верховьях реки Сакмары для совместного набега на Москву. И разумеется, грозил. Не послушается гетман — тогда их братству конец. А стало быть, придется казакам биться с тремя противниками сразу: с королем, с Радзивиллом и ханом.

Признавая же над собою верховную власть турецкого султана, Хмельницкий получал право звать на помощь силистрийского пашу и все того же хана.

— Я приехал к вашей милости, — сказал Адам Кисель, — уговорить вас задержать рассылку универсалов ко всему Войску Запорожскому.

— А что же нам делать? Потоцкий, который по моей просьбе получил свободу, собрал войска и двинулся в нашу сторону. Я в Черкассах на раде с моими полковниками говорил об устройстве вечного мира, и не кто иной, как Потоцкий, вынудил нас снова взяться за оружие.

Адам Кисель огорчился словами гетмана.

— В польском лагере не думают о войне. Лагерь двинулся с единственной целью — переменить потравленные пастбища.

Воевода лгал. Он не знал намерений Потоцкого. Но долго разгадывать эти намерения и не надо было. Впрочем, войско могло сменить свое место действительно ради новых пастбищ. Адама Киселя по-настоящему тревожило лишь то обстоятельство, что он не имел сведений о том, как в Варшаве обошлись с русским послом. Быть ли войне с Москвой? Если да, то Хмельницкого необходимо обратить в союзника. На худой конец — обезопасить. Но если бы казаков удалось столкнуть с Москвой, это уже была бы полная победа. Оставшись один, без хана и без Москвы, гетман стал бы сговорчивее.

— Я рад, что его милость коронный гетман Потоцкий настроен мирно, — сказал Богдан, улыбаясь. — Правду сказать, у меня была вся надежда на вашу милость. Уж вы сможете умягчить сердце короля. Люди устали от войны. Всем нужен мир, а мира — нет.

— Ради мира я готов пожертвовать десятком лет своей жизни. — Адам Кисель напустил на себя торжественности. — Мы же русские, гетман. Нам ли желать погибели тысячам и тысячам собратьев и сестер. Каждая стычка уносит жизни. Ах, если бы полковники, сотники, генералиссимусы думали о том, что их военный успех — это всего лишь убийство людей.

— Напомнили! — встрепенулся Богдан. — Как раз перед вами прибыл ко мне кальницкий полковник Богун с вестями. С вашего соизволения я хотел бы послушать его. А то ваша милость за порог — и все наши добрые дела потребуют перемены.

Красивый, как сама украинская ночь, Богун вошел в комнату, увидал воеводу, и словно молния просекла лицо гневом.

— Говори! — сказал гетман.

— Дозволь лучше показать.

— Ну, показывай.

Адам Кисель вдруг понял: гетман не готовил сюрприза.

Богун отворил дверь:

— Путь их всех введут сюда.

Держась правою рукою за плечо впередистоящего, гуськом вошли и заняли всю комнату двадцать слепцов.

— Мудренко! — ахнул Богдан, вскакивая, да так, что гул уронил. — Мудренко!

Обнял казака. Обнял того, кто рядом с ним стоял.

— Кто надругался?

— Потоцкий, — ответил Мудренко. — Помоги, Богдан, людям. Старый гетман свирепствует. На тебя зол, а душит простых крестьян.

Хмельницкий гневно повернулся к Адаму Киселю.

— Прости меня, пан воевода. Недосуг мне речи с тобой говорить. И уезжай-ка от греха подальше.

Вся казацкая сила пришла в движение.

Против Потоцкого стал Данила Нечай с сорока тысячами запорожцев. Его милость коронный гетман только усы свои жевал, глядя, как на Молдавию, на его союзника, катит черным валом нашествие.

Напрасно господарь Василий Лупу слал гонцов к польскому королю. Ян Казимир выражал полную поддержку, но… в письмах. Выступить против хана король никак не мог, он дорожил союзом с Крымом, а союз этот только-только налаживался.

На крик о спасении отозвался один польный гетман Мартын Калиновский. У него семь тысяч доброго войска, и он готов защитить господаря от разбоя Хмельницкого. За помощь старик Калиновский не требовал денег или каких-то привилегий. Он хотел только, чтобы Василий Лупу отдал за него свою младшую дочь Роксанду. Род Калиновских — великий род. Разве он не ровня роду Лупу? Господарь на это письмо не ответил.

Понимая, что разорительного нашествия не избежать, и, уже заботясь не о защите государства, но о своем собственном благополучии, он послал в Истамбул доверенного человека.

Сидя на княжеском престоле, добиваясь от польского короля шляхетского звания, он в глубочайшей тайне даже от близких и родных людей продолжал заниматься ростовщичеством.

Василий Лупу знал: не государственный ум — талисман его долголетия на шатком престоле Молдавии.

За сто последних лет взбиралось на золотое княжеское место никак не меньше трех дюжин ловких людей. Воистину ловких, трое-четверо из них усаживались на это место трижды, целая дюжина — дважды, но только он один, Василий Лупу, вот уже почти двадцать лет был несменяем. У него были деньги, и он знал, кто и сколько стоит в Истамбуле.

Пришла пора раскошелиться в очередной раз.

Если Хмельницкий ведет татар, значит, разрешение на этот набег дано в Истамбуле и самим султаном. Значит, султан гневается на господаря, значит, он может продать фирман на управление Молдавией кому-либо из сторонников Матея Бессараба. Охотники царствовать всегда сыщутся.

— Денег не жалеть! — приказал Василий Лупу своему человеку.

У Порты были твердые принципы: прав тот, кто больше платит, достойнее тот, кто больше платит.

Платили господари, расплачивался народ.

Тимош и его армия вторглись в пределы Молдавии. Полковник прилуцкий Носач, полковник полтавский Пушкаренко со своими полками, отряд запорожцев во главе с Дорошенко, сыном кошевого атамана, шли по Бессарабии, через Лопушну на Яссы.

Во главе татарского двадцатитысячного войска, подчиненного Тимошу, стоял калга, второе лицо после хана в иерархии Крымского царства. Татары ворвались в Молдавию с севера. Растекаясь по стране, они двигались на Сучаву и оттуда к Яссам.

Сам Богдан Хмельницкий с казачьими полками и с татарской конницей нуреддина — третьего по значимости человека в Крыму — наблюдал за вторжением, раскинув лагерь за Днестром у Ямполя.

Тимош смотрел, как бьется, погибает в луже оса. Он не поленился спешиться, отломил с куста ветку, подал утопающей, но у бедной осы не оставалось сил принять помощь. Тогда Тимош погнал осу вместе с водой к берегу лужи, подцепил, перенес на сухое место.