Йожо Нижнанский - Кровавая графиня

Граф уверенно всадил заступ в землю и стал копать. Вскоре, однако, он убедился, что клад исчез… Нашел ли Фицко новый тайник, или кто-то опередил его?

— Клад мы должны во что бы то ни стало найти, — воскликнул граф, кипя от ярости при виде пустого тайника. Он стал со своими попутчиками немедля копать землю между бочками да и в других местах, где только замечали малейшие признаки свежих раскопок.

Яну Поницену в ту ночь так и не удалось лечь, освежить тело и душу спокойным сном. Не мог он и вознести к небу чистую молитву.

Мысль неотступно возвращалась к Калине, Дрозду и Кендерешши. Затем устремлялась и в Мияву, и в подземелье, где трудились кастелян с графом и их спутниками. Со стыдом ловил себя пастор на том, что от сердца шла молитва не только о рыцарях, поспешивших освободить плененных девушек, но и о тех, кто, собственно, намеревался похитить чужое добро…

Он беспокойно ходил по комнатам и напряженно прислушивался к каждому звуку — не возвращаются ли разбойники с освобожденными девушками или граф и кастелян с найденным кладом Фицко… Тревога его нарастала.

С улицы донесся шум. Священник выбежал из дома. К приходу приближалась группа мужчин. Они несли женщину, которая не проявляла признаков жизни.

— Мы сторожили, как нам было приказано, у тайного входа и вдруг услыхали отчаянный крик, — поведал один из мужчин. — Мы пошли на этот крик и на откосе обнаружили эту женщину. Должно быть, ее сбросили с града. Лишь благодаря сыпучему снегу она вся не покалечилась. И еще повезло ей, что мы сразу нашли ее. А то замерзла бы.

— Значит, жива? — спросил сочувственно священник.

— Жива, — ответил чахтичанин, — но у нее какие-то странные приступы: бредит, выкрикивает несвязное, вырывается из рук. Кричит: «Хочу умереть, хочу умереть!» Дергается изо всех сил, наконец, умолкает, а немного погодя все повторяется сначала.

— Боже святый, да ведь это же Барбора Репашова! — выкрикнул священник в испуге, когда мужчины опустили несчастную на пол и пасторша со служанками занялись ею. — Это она! Как она попала на град?

Когда Барбору уложили в постель, она открыла глаза, села, но ожидаемый приступ не повторился. Она увидела перед собой доброе, заботливое, окаймленное белыми волосами лицо Яна Поницена. Сложив руки, словно в молитве, Барбора воскликнула голосом, от которого у всех до боли сжалось сердце и навернулись слезы на глазах:

— Спасите Павла! Святой отец, спасите его. Все о нем известно! Я предала его!

Голова ее опустилась на подушки, и она разразилась рыданиями. Она впала в бесчувствие, тело перестало трястись в судорожном плаче. Теперь она лежала спокойно. Лишь на лице ее лежала печать невыразимой печали и горя.

Ян Поницен не успел задуматься над последствиями предательства Барборы. Сам не свой прискакал один из участников миявской вылазки и крикнул:

— Дрозда, Калину и Кендерешши и всех остальных товарищей переловили в подвале миявской усадьбы!

Запыхавшийся разбойник еще не успел досказать, в какую ловушку их заманил Фицко, когда прибежал чахтичанин, остававшийся на страже у тайного входа под откосом.

Он поведал им, что только что в подземелье втащили закованных в цени Дрозда, Калину, Кендерешши и остальных товарищей. Но и это еще не было последним событием, взволновавшим чахтичан и приведшим в ужас Яна Поницена.

У входа в замок раздался дьявольский гвалт. Это возвратились гайдуки, хитростью удаленные графом из замка. Должно быть, они встретили на дороге Фицко, который наверняка угадал, что переодетый капитан замыслил недоброе в замке, а потому отослал гайдуков. Он мигом повернул их назад.

— Все погибли! — ломал Ян Поницен руки. — Калина, Дрозд, Кендерешши с самыми смелыми товарищами в темницах подземелья, Ледерер предан на граде, преданы и Лошонский с графом — в подземелье, вход туда прегражден. Творец небесный, как ты можешь допустить торжество злодеев!

Собравшиеся в приходе чахтичане угрюмо молчали. Но лица у них тотчас прояснились, сердца загорелись новой надеждой, когда Ян Поницен сжал кулаки и пригрозил:

— И все-таки мы не погибнем! Мы обязательно спасемся!

Приближалось утро. Колокола тревожно зазвонили над Чахтицами. По улицам, на которых тьма уже бледнела, сновали всполошенные люди, от уст к устам, от сердца к сердцу летел призыв — всем встать против града, чтобы покончить с чахтицкой госпожой и ее прислужниками!

Перед приходом скапливалась толпа мужчин, вооруженных ломами, топорами, дубинами, саблями и ружьями.

Из посеянных искр разгоралось пламя…

— Главари разбойников, — докладывал Фицко Алжбете Батори, которая в эту ночь даже не прилегла, возбужденная бурными событиями, — закованы в цепи и брошены в подземные узилища вместе с ватагой самых своих дерзких товарищей, а по соседству с ними за решетками сидят Магдула Калинова, Мариша Шутовская и Эржика Приборская.

Фицко весь лучился от радости. Не потому, что хотел порадовать госпожу желанным известием, а прежде всего из-за того, что наконец сумеет отомстить всем своим недругам и принудить Магдулу к сожительству.

Когда он рассказывал, в какую ловушку заманил разбойников, каждое его движение полнилось довольством.

— Они влетели в подвал как слепые, когда увидели там трех девок, которых сторожили пятеро солдат. А за ними кинулись и остальные. Им и в голову не пришло, что я стою, спрятавшись за дверью. Пришли они в себя, лишь когда дверь за ними закрылась и они убедились, что это вовсе не Эржика, не Магдула и не Мариша, а чужие девки и что ратники, на которых они так яростно наскакивали, вовсе не ратники, а переодевшиеся в солдат батраки. Тогда они бросились к выходу. Дверь была не заперта, ничем, не загорожена, но перед ней выстроились непреодолимой стеной мои люди. Я не лишился жизни в дикой схватке только благодаря тому, что один из ратников звезданул Дрозда по башке и тот отпустил мою шею. Он потерял сознание, и мы связали его так, что ему уже не освободиться, будь у него хоть в десять раз больше силы. Потом мы схватили Кендерешши и Калину. Когда разбойники увидели, что их главарей мы обезвредили, они, отчаянно отбиваясь, разбежались кто куда. Мы с добычей поспешили в Чахтицы, потому как были убеждены, что разбежавшиеся разбойники соберут своих сообщников и попытаются пленников освободить. А для большей уверенности я позаботился и о том, чтобы перевезти девок.

— Не забудь, Фицко, о моей сокровищнице. — Эта мысль теперь занимала госпожу более всего.

— Я думаю о ней денно и нощно, — ответил он вполне искренне, от всего сердца.

— Ты перво-наперво должен вырвать у Имриха Кендерешши хоть клещами признание, куда он ее спрятал, — сказала она, — а потом приведи мне всех разбойников и тех трех девушек. Мы со всеми расквитаемся.

Алжбета Батори удалилась в свою тайную залу, где ждали ее Илона и Дора с четырьмя подругами Барборы Репашовой. Фицко же, захватив жаровню, наполненную горящими угольями, клещи и другие орудия пыток, тем временем спускался в подземелье. Лицо его, озаренное горящими угольками, было до того искажено предвкушением близкой мести, что каждый, видевший его, не мог не содрогнуться. Он то и дело дул на угли с такой силой, что глаза вылезали из орбит. Приступ злобы чередовался с радостью. Наконец наступил желанный день. Магдула, а с ней и все прочие, кому он поклялся отомстить, теперь в его руках. Магдулу он еще попытается заполучить, но если это ему не удастся, она умрет так, как еще не умирала ни одна девушка. Разбойники станут свидетелями ее смерти, а потом отправятся за ней…

Не забывал он и о Павле Ледерере. Его он оставит напоследок. Содрогнись, Павел Ледерер, это будет чудовищная расплата! А потом ночью он возьмет из тайника свой клад, запряжет в лучшие сани лучших лошадей и умчится в края, где никому и в голову не придет искать его.

Дорога быстро приближалась к концу. Вот-вот — и цель достигнута! Он был уже в длиннющем темничном коридоре. Жаровня с горящими угольями освещала ему дорогу тусклым красноватым светом. Мимоходом он заглянул в едва освещенный проем решетчатой двери, за которой никто не был заперт, и тут же завопил, будто сам дьявол вселился в него, и выронил жаровню с углями и пыточными орудиями, которые нес под мышкой.

— Так ты здесь, собака? — хриплым голосом крикнул он. — Что ж, ты как раз явился вовремя!

Он молнией метнулся к двери и запер ее.

В углу узилища, затаив дыхание, жался смертельно бледный Павел Ледерер…

Страшное подозрение потрясло горбуна.

Не освободил ли слесарь его пленных?

Нет.

Одним взглядом он в этом убедился.

Вон там на земле лежат связанные главари вольницы — Калина, Дрозд и Кендерешши. А рядом три девушки. Когда в дверях появился Фицко, цепи зазвенели, а девушки, съежившиеся в углу темницы, замерли от ужаса, словно окаменели.