Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич

– Премного вам кланяюсь за гостеприимство, дорогие хозяева! – Иван низко поклонился. – Не обессудьте за просьбишку: муромский старец, что помог мне добраться до вас, просил принести ему финик-ягоду.

– Этого добра у нас премного, – сказал старец. – Возьми и себе, хоть мешок, хоть два.

Сел утром Иван на корабль и через два месяца был у архимандритов, завезя по пути муромскому старцу мешок фиников-ягод. Выслушали архимандриты Ивана, затопали ногами, забрызгали слюной и приказали отцу-эконому бить батогами Ивана на конюшне. Выдали Ивану сто батогов и бросили в горячий коровий навоз, чтобы отлежался. Там нашла его телятница Матрёна и уволокла к себе в избёнку. Омыла его настоем чистотела и спрашивает:

– Где же ты, Ванюша, пил-гулял? Меня, болезную, забыл, а я глазоньки выплакала, тебя поджидаючи.

– Не плачь, Матрёна. Разверни-ка мой кушак и достань подарок с Пещаного моря.

Развернула Матрена кушак, достала плат, накинула на плечи, и в избенке стало светлым-светло.

Через несколько дён ушли они убёгом на Терек, к вольным казакам. На оставшиеся корабельники купил Иван коня и всю казацкую справу, построил камышовую хатку и стал казаковать. А Матрёна что ни год, то казаков да казачек ему рожала. Так и живет он на Тереке до сих пор, пьёт чихирь, казакам об острове в Пещаном море рассказывает.

Федот потянулся, зевнул, затем опрокинулся на спину, подсунул под голову шапку и захрапел во всю мочь.

– Добрая сказка, – промолвил Максим.

– Почему сказка? – возразил Савва. – Я знавал человека, который мне уже поведал об Острове Счастья. Федот про архимандритов не сказал, а с ними беда вышла: они так расшумелись о мыслимом и земном мире, что патриарх сослал их в дальний монастырь, дабы они народ не смущали.

Захребетнику Прошке рассказ Федота разбередил душу.

– Вот попасть туда! – сверкая глазами, сказал он. – Знал бы дорогу, побежал сейчас же, на ночь глядя!

– Тебе ничего другого не надо, как целыми днями на печи качаться, – проворчал Влас. – На блинах спать, а на калаче держать голову. Вот и поживи с таким, хоть и в раю. И на Острове Счастья пашенку нужно холить, и лодырям, как ты, Прошка, там места нет.

– Скорее всего, нет никакого Острова Счастья, – сказал Максим, мостя себе для спанья подстилку из еловых веток. После разразившейся над ним беды – потери Любаши, он стал ко всему недоверчив.

– Слушал бы ты эту бывальщину на голодное брюхо, не усомнился, – шутливо промолвил Савва. – А то натрескался кабанятины и от сытости осовел.

На другой день по дороге к Промзину Городищу к их ватаге стали прибиваться богомольцы, что из разных мест шли к святой Николиной горе пожалиться святому угоднику о своих бедах и испить водицы из чудодейственного родника, помогавшей излечиться от всяких болячек и хворей. Погода благоволила путникам: было тепло и сухо, дул упругий ветерок, сметавший комаров с открытых мест, ельники отступили, и появились, веселя взгляд, дубовые и берёзовые рощи, и между ними луга с высокими цветущими травами.

Перед Николиной горой люди остановились, поснимали шапки и пали на колени. Она была чудна не только своей святостью, но и местоположением: кругом простиралась равнина, и гора восходила над ней, как огромный опущенный с небес на землю колокол, видный на многие вёрсты вокруг. На её вершине стояла часовня, к которой по наторенным тропам шли, ползли, карабкались богомольцы. Рядом с Максимом взбирался по тропе слепой малец, он через каждые три шага кланялся и крестился, а мать его легонько поддерживала за руку, молясь о чуде прозрения своего сына.

На вершине горы стояла невеликая часовня во имя Святого Николая Чудотворца, люди заходили в неё, молились и, поцеловав образ святого, покидали, просветлев душой и в полной уверенности, что чаемое ими непременно свершится. Вошёл в неё и Максим, упал на колени и жарко вымолвил: «Святой Никола! Помоги мне вернуть мою Любашу!» Коснувшись губами зацелованного оклада иконы, он вышел из часовни и стал ожидать, когда отмолятся его попутчики. Дольше всех в ней задержался Влас, у него было много прошений к святому угоднику, и он донёс их ему одно за другим, сопровождая каждое истовым и жарким молением.

Богомольцы не спешили покидать святую гору, на днях здесь свершилось чудо оздоровления сухорукого человека, и люди только об этом и говорили, непременно вспоминая все знаки внимания Николая-угодника, которые он оказывал этому месту. Несколько веков назад на сурскую землю напала орда кочевников, а рать защитников была мала и не могла долго сопротивляться. И тогда на вершине горы в столпе огня появился Божественный всадник – Николай Чудотворец, и, узрев его, поганая орда взвыла от ужаса и обратилась в бегство, и никто из врагов православия не подступал с той поры к заповедному месту.

Сойдя с Николиной горы, они повернулись к ней, перекрестились и пошли к Суре, за которой начиналась синбирская земля. Когда путники по наплавному мосту достигли правого берега, их встретила таможенная стража. Одышливый и рыхлый приказчик окинул людей испытанным взором мздоимца и вопросил:

– Кто такие? По какой надобности сюда явились?

– Переведенец из Патрикеевой волости, – сняв шапку, сказал Влас. – Со мной мои домочадцы, а на телеге пожитки.

– Тебя-то я вижу, что ты мужик, – приказчик грозно нахмурил брови. – А эти что за люди?

Максим и Савва достали свои грамотки, но отдавать не поспешили.

– Идём в Синбирск, – сказал Савва. – Воевода князь Дашков затребовал нас из Москвы как письменных и кузнечных дел умельцев. У меня в суме чернильница да бумага, а у Максима кузнечные снасти.

– Явите грамотки в воеводской избе, – важно молвил приказчик и ухватил Федота за воротник кафтана. – А у тебя какая грамотка?

Федот весело на него глянул и полез рукой себе за пазуху.

– Погоди чуток, сейчас явлю свою грамотку, только нашарю.

Приказчик принял поданную ему мзду и кисло поморщился.

– Рожа, гляжу, у тебя воровская, а ты её вздумал двумя алтынами прикрыть. А ну, ребята, порастрясите его!

Двое стражников накинулись на Федота, сорвали с него кафтан, сняли сапоги, опростали суму, но ничего не нашли, что можно было присвоить.

– На сей раз я тебя отпускаю без битья, – сказал приказчик. – Ступай, но в другой раз пустым на мой перевоз не являйся, изведаешь палок досыта.

Обуваясь, Федот зло пришёптывал:

– Годи, трухлявый пень, будет случай, явлюсь сюда и вздёрну тебя на веску!

Подхватив суму, он пустился догонять попутчиков, которые скоро уходили от Суры в сторону карсунской дороги. Максима случай на сурском мосту смутил, до него стало доходить, что в пустом пограничном краю каждый человек известен, а на беглых людей здесь много ловцов, и не все они полоротые, как таможенный приказчик. А Савва не унывал.

– Узнал, Максим, какая сила приказная грамотка? – похвалился он своей находчивостью. – Не изготовь я её, худо пришлось бы тебе.

– Один раз она меня выручила, а на другой раз? Найдётся грамотей и отыщет какую-нибудь в ней зацепку. Добро бы до Синбирска дойти и грамотку никому не являть.

Они прошли по карсунской дороге верст десять, как Влас остановился и, забравшись на телегу, осмотрелся вокруг.

– Сдается мне, что мы лишку прошли, – сказал он. – Починок где-то на берегу Барыша, а мы от него всё отходим и отходим. Сейчас до реки версты две-три будет, надо найти берег и идти по нему до жилья. Выпрягай, Андрейка, кобылу и пробеги до Барыша, сыщи починок.

– Я с ним пойду, – Максим стал снимать с Солового вьюк.

– Тебе же в Синбирск, – удивился Влас. – Савве тоже, а Федотке неведомо куда. Ступайте, мужики, своей дорогой и не тяготитесь моей заботой.

– Поезжай, Максим, – сказал Савва. – Синбирск от нас не убежит, мы можем и подзадержаться. Вот глянем, как живут переселенцы, и пойдём своей дорогой.

– Вместе прогуливаться в незнакомом месте веселей, – поддержал Федот Савву. – Я тоже не спешу, меня, кроме матери-Волги, никто не ждет.