Умереть на рассвете - Евгений Васильевич Шалашов

Ознакомительный фрагмент

И соседей уже опрашивали — божатся, что ни разу не видели, чтобы он жену свою колом гонял. Так-то вот. Если за одни слова из милиции выгонять, кто работать будет? Там и так-то только половина штата. Коллегия через десять минут, а у меня еще конь не валялся…

— А что на коллегии? — усмехнулся Николаев, вспоминая заседания, на которых и ему приходилось бывать. Помнится, речей произносилось много, а толку — нисколько.

— Да все тоже… — неопределенно протянул Курманов.

— С дезертирством вроде дел не должно быть — война закончилась, — стал рассуждать вслух Иван. — Кто саботажил, тех давно в расход пустили, а контрикам в нашей губернии взяться неоткуда. А возьмутся — так это Чека решать станет, не милиция. Разве что борьба с самогонщиками да конфискация оружия. Так?

— Точно, — кивнул Курманов и с любопытством посмотрел на Ивана: — А ты, Афиногеныч, откуда знаешь?

— Ну как же не знать? — усмехнулся Николаев. — С оружием — тут все просто. Так и в семнадцатом было. Народ с фронта пёр, у каждого если не винтарь, так наган с собой. А после Гражданской так у половины "максимы" стоят. А оружие — это для новой власти одна сплошная головная боль. И с самогонкой все просто. Я уже наслушался, как милиционеры с самогоноварением борются. День борются, ночь борются, пока все, что изъяли, не уничтожат. Ух, люто уничтожают!

— Ну, бывает и такое, — не стал кривить душой Алексей Николаевич. — Разбираемся, под суд отдаем. Ну сам понимаешь, где сейчас людей-тο в милицию набрать? Оклад мизер, обмундирование — только звездочки синие прислали. Еще хорошо, паек выдают да одежду какую-никакую подкидывают. Цинцарь, бедолага, с ног сбился, чтобы хоть как-то народ на местах удержать.

— А что, губначмил до сих пор Цинцарь? — удивился Иван.

— А куда ему податься-то теперь? — пожал плечами Курманов. — В Венгрию вернется, так расстреляют его.

Людвиг Людвигович Цинцарь, бывший гонвед австровенгерской армии, попав в русский плен, строил шлюзы на реке Шексне. После революции стал активным борцом за Советскую власть. Правда, бравый интернационалист, по-русски, помнится, говорил плохо.

— Как он? Русский язык выучил?

— Материться умеет, а что еще? — усмехнулся Алексей. — Как выдаст: "В душу твою колом да в титулярного советника, через два присвиста!", не то что подчиненные — лошади шарахаются! Бюро губкома ему уже два выговора влепило за матюги. Ну, Цинцаря на повышение скоро пошлют, Крымской милицией руководить, он уже и дела сдает. Степанова Виктора не помнишь? Тоже из наших, из Кириллова. Правда, не из солдат, а из матросов балтийских, — с легким сожалением добавил он. — Но не анархист, большевик. Замом у Цинцаря ходит, недавно орденом наградили, за подавление Кронштадтского мятежа.

— Кто еще остался? — поинтересовался Николаев, подразумевая тех, кто устанавливал когда-то новую власть в Череповецком уезде. — Я ведь из армии неделю назад пришел, ничего не знаю. Сам понимаешь — встретили, то-сё.

— Жена-тο рада небось, — кивнул с пониманием Курманов, а Иван, смущенно кашлянув, не стал рассказывать, что неделю провел у вдовой солдатки.

— Ладно, Алексей Николаевич, — поднялся Николаев со стула, заметив, что друг украдкой поглядывает на стол, где лежали бумаги. — Не буду тебя задерживать, пойду я. Дела у тебя.

— Дел — начать и кончить, — с облегчением сказал Курманов, провожая старинного приятеля. — Ты уж не серчай, Иван Афиногенович. И у нас завал, а что в Поволжье творится — слышал небось?

— Как не слышать, — вздохнул Николаев. — Народ, говорят, с голодухи не то что траву, а мертвяков ест.

— Вот-вот. Думать надо, как Поволжью помочь. Мы не поможем, никто помогать не станет. Прости, — еще раз повинился Алексей. — Давай-ка сегодня вечерком, часов в восемь, а лучше в девять, ко мне домой приходи. Чайку попьем, о жизни поговорим. Я в бывшем доме купца Чеснокова живу, на Социалистической. Ну, бывшая Благовещенская. Там рядом еще училище женское, кирпичное. Ты где остановился?

— Да нигде пока. Думал, с тобой повидаюсь — да засветло и обратно. Брат у меня здесь двоюродный живет, переночевать пустит.

— Подожди-ка, — остановил его Курманов и, отойдя к столу, оторвал от "обойной" тетрадки клочок, нацарапал что-то. — Я тебе записку дам, в Дом крестьянина — на улице Ленина, Крестовская бывшая, найдешь. Возьми, не выделывайся, — всунул Алексей бумажку. — У себя бы поселил, да негде. Значит, жду тебя в девять. Посидим, чайку попьем, по душам поговорим. Ну, давай пять… — протянул он широкую ладонь.

— Будет десять, — пожал Иван протянутую руку и подмигнул начальнику отдела: — Может, взять чего? Вроде… — щелкнул он себя по горлу.

— Н-ну, сам смотри, — неуверенно сказал Алексей. — Из меня-то питок, не очень.

Иван вспомнил, что в госпитале Лехе вырезали не только германскую пулю, но и то место, где она сидела — добрую треть желудка.

Первым делом Николаев отправился в военкомат. Пожилой военком с лицом застарелого язвенника равнодушно полистал бумажки, переписал данные в толстую книгу учета и выдал карточки на бесплатные обеды в столовой.

— Положено вам как демобилизованному красному командиру на месяц, — пояснил военком. Честно предупредил: — Только харч там не очень. Но в других губерниях и того нет.

Насчет харча Иван убедился на собственном брюхе. Суп из вяленой воблы и прогорклой квашеной капусты на первое, на второе — шрапнель, осточертевшая еще на фронте. Слышал, что перловку можно приготовить так, что пальчики оближешь, но верил в это с трудом.

Запив обед мутноватым пойлом, именовавшимся чаем, Иван торопливо выскочил, мечтая отыскать глоток самогонки, чтобы перебить отрыжку.

Биржа труда ничем не порадовала. Выстояв очередь, которая была длиннее, чем к кабинету Курманова (зато двигалась живее), выяснил, что могут предложить лишь должность постового милиционера да место в артели слепых. Артель отпала сама собой, а идти в милицию не хотелось, да и жалованье там — миллион рублей старыми деньгами, едва хватит на буханку хлеба, а паек, говорят, с прошлого года не давали. Работница биржи заикнулась о бесплатных милицейских талонах в столовую, но при воспоминании о сегодняшнем обеде Ивану опять захотелось самогонки. Повезло лишь в Доме крестьянина. Дежурный (по виду — из бывших половых) заявил, что "местов нет и не предвидится", но взглянул на Лешкину записку, сбледнул лицом и выдал ключ.

В нумере имелась