Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

class="p1">– Так разве тут тебе повезло? На горе мы чуть не погибли, в Жебеке могли утонуть. Да и чуть не утонули. А впереди еще более семидесяти верст!..

– Ну и што жа? Это все дело привычное, дело таежное. А ежели не смерть, – никогда не умрешь. Чуть не утонули да чуть не упали! Так до самой смерти не даст умереть это самое «чуть»…

Говоря это, Павлуша спокойно помешивал деревянной ложкой варево в черном закоптелом котелке. А между тем легла ночь. Парная, мягкая, благоухающая ароматами хвойного леса. Меня удивляла такая резкая перемена в погоде: прошлую ночь мы провели на склоне горы по ту сторону Жебека в двух верстах от этого нового места. Там было сыро, холодно, а здесь тепло и по-летнему дремотно.

5

На шестые сутки нашего путешествия от Артемовска мы вышли на какую-то зеленую лужайку, где стоял стог прошлогоднего сена. Время было под вечер, и мы решили устроить наше ночевье близ стога. К тому же отощавший пеганок так напал на сочный подножный корм, что его немыслимо было и тронуть дальше. Ведь за все шесть суток он питался только овсом да сухими прошлогодними травами, что росли на горах.

Павлуша уверял меня, что где-то недалеко от этого места должно быть человеческое жилье, либо охотничье становье, либо пасека, либо лесной кордон. Иначе кому бы это понадобилось скосить траву и застоговать ее?

– Вероятно, где-то здесь люди, – согласился я.

– А как жа? Оно самое: люди и есть. Видите, и стог огорожен, и таган, – здесь бывал костер. Да и на поляне этой траву косили кажный год, потому она и растет ровная.

– Ты прав, Павлуша. Я думаю так: ты побудь здесь у стога, разведи огонь, отвари рыбы, потом свари кашу. А я пока осмотрю местность.

– Да нет уж, не будем осматривать, – возразил Павлуша, снимая седло с пеганка.

– Это почему же не будем осматривать? – удивился я.

– Да завтра вместе осмотрим. А то что же, вы уйдете, а мне сидеть здесь у стога одному? Нет уж, лучше завтра.

– Да ты что – боишься?

– Я-то? Оно смотря где. Ежели в тайге – не боюсь. А тут, похоже, жилое место. А у жилого, знаете, всякое мерещится… Нет уж, здесь я один не останусь. Очень мне это место не приглянулось.

Я в то время мало знал тайгу, и меня несколько удивили страхи маленького проводника. Но от осмотра местности я отказаться не мог. Ведь как-никак мы находились в пути шестые сутки, причем последние дни шли таким кружным нелепым направлением, что, чего доброго, вместо Верхнего Сесима мы могли оказаться где-нибудь на Нижней Дербине.

– Тогда вот что, – заявил я Павлуше, – все наши вещи запрячем в стог, пеганка спутаем подальше от этого места и вместе пойдем осмотрим местность.

– Вот оно как приспичило! – проворчал в ответ Павлуша, но все же согласился с моим предложением.

Седло, переметные сумы и все остальные вещи, даже уздечку с пеганка мы зарыли в сено у основания стога и с ружьями (у Павлуши была отцовская побитая берданка) двинулись берегом маленькой речушки. Шли мы долго, с трудом пробираясь в зарослях кустарника, потом вдруг наткнулись на нисходившую к речушке горную тропу. Этой тропой поднялись к какому-то сонному таежному поселку.

– Что же это такое? – спросил Павлуша. – Домов много, а огней не видно. Неужто все спят в такую-то рань?

– Да не очень и рано, – заметил я, взглянув на циферблат часов при свете спички: уже первый час ночи.

– Так много?.. Э, куда же мы это зашли?

– А вот сейчас узнаем.

Мы вошли в поселок и не успели миновать первые три избы, как нас окружила свора здоровых и злющих собак. Они с таким остервенением кидались на нас, что мы, орудуя нашими ружьями, как палками, еле отбивались от них.

– Цыц вы, проклятые!.. Цыц!.. Цыц!.. Да што это они, очумели? – удивлялся Павлуша.

И было чему: меня одна из наседавших собак сцапала за ногу и прокусила голенище сапога. Такое нападение заставило меня перевернуть ружье и выстрелить. Пораненный кобель пронзительно взвыл, а свирепая, рычащая и беснующаяся свора, к которой, очевидно, присоединились все собаки деревни, готова была разорвать нас. Плохо бы нам пришлось… Но вдруг собаки несколько притихли, и до нас из темноты долетел голос:

– Эй, хто тут стреляет?

– Я.

– А хто ты?

– А што это за собачий поселок? – вместо ответа спросил Павлуша.

– Не собачий, – сердито возразила Павлуше темная фигура, – а Верхний Сесим.

– Верхний Сесим! – Я даже не поверил своим ушам. – Да неужели Верхний Сесим? Так мы же приехали, Павлуша!

– Приехали? Ну, значит, я свое отработал. Уж коли повезет, так повезет до конца, – спокойно отозвался Павлуша, довольный, однако, не меньше моего.

Собаки на нас больше не наседали, а лишь басовито лаяли с почтительной дистанции. Это всегда так: если на них не обращаешь внимания, они теряют свой воинственный пыл.

Вот так совершенно неожиданно завершился мой трудный переезд из Артемовска на Верхний Сесим.

Давно это было. Затушевались в памяти и опасные спуски – перевалы, и бурный Жебек, и даже тот момент, когда я тонул, а вот проводника Павлушу я помню и по сей день. Где и кто он теперь? Удачливый, славный паренек! Такие в жизни не пропадают.

1941

Медвежатники

1

В самом начале зимы, еще до снегу, по Дербине прошел слух, что охотники-медвежатники артели «Красный зверолов», братья Черновы, Митюха и младший – Антон, приволокли из тайги живого черного медведя. А, как известно, черный медведь-муравьятник, с белой шерсткой-ленточкой вокруг шеи, самый свирепый и самый страшный для охотников. Случается, он бродит всю зиму по тайге и не ложится в спячку. В такое время не попадайся ему в лапы – обдерет, не успеешь и глазом моргнуть.

Как-то раз вечером в ограду Антона Чернова зашел рослый, плечистый парень в короткой брезентовой тужурке. За плечами у него было одноствольное многозарядное ружье, винчестер. Из кожаной охотничьей сумки виднелся черно-серебристый хвост лисицы. Антон Чернов, чернобородый косматый мужик в ситцевой рубахе и в добротных яловых бахилах, встретил парня недружелюбно.

– Ну, што надо? – спросил он грубоватым хриплым голосом.

– Да вот… – парень неловко замялся, – говорят, вы из тайги привели живого муравьятника? Зашел посмотреть. Тятя мой до войны, случалось, охотился с вами. Бывало, и он один на один на медведя хаживал. Я Прутова, Петра Александровича, сын. Михаилом звать. Из Поселенческого Огура.

– А-а, ну-ну, – буркнул младший Чернов, все так же угрюмо из-под бровей взглядывая на парня. – Петюху Прутова знавывал. А ты, знать, лисицу добыл? – спросил Чернов, косясь на торчавший