Дикая карта - Ольга Еремина

class="p1">Звёзды протыкали чёрный небесный свод, царапали лучами душу. Митрий-вестовой бегал по обители, скликая старшин на срочный совет. Потом замер подле дверей, слушая стук своего сердца. Представлял то, что, может быть, только в конце света бывает: взлетает на воздух башня – тысячи кирпичей, раствор, камни основания. Взлетает и рушится на землю с грохотом, треском, устрашая всех – и осаждённых, и осаждающих. Экая должна быть силища в порохе, этом сухом зернистом порошке, чтобы громаду вверх поднять! Мимо замершего вестового прошёл архимандрит Иоасаф – борода серебрилась на чёрном одеянии, взглянул в остановившиеся глаза отрока, перекрестил его. Митрий вздрогнул.

– Ты на заступника своего надейся, на воина Димитрия Солунского, ему молись, – тихо сказал Иоасаф – и прошёл в келарские покои.

Старшины и прочие люди чина воинского выслушали весть о признании Брушевского хмуро. Что делать? Смотрели на Долгорукова.

Князь, уже обдумавший новость, огладил чёрную бороду, сказал сурово:

– Копать надо. Слухи устраивать. И под башнями, и под стенами.

Иоасаф обвёл взглядом собравшихся. Свечи горели неровно, тени шевелились на стенах, и не каждого было легко разобрать.

– Влас-то Корсаков где? – спросил Иоасаф.

– Так ведь не по чину, – ответил кто-то уклончиво.

– Чин у нас сейчас един. Все за Господа стоим. Корсаков – слуга монастырский, окромя него кто из вас под Казанью с Иваном Васильевичем был? Митрий, Корсакова Власа покличь!

Митрий побежал. А в покоях все враз зашумели.

Влас взошёл, перекрестившись, поклонился на иконы, веско изрёк:

– Слухи – сделаю. Медные листы есть ли?

– Найдём, – ответил Иоасаф.

– Хорошо бы ещё ров.

– Где? – спросил Долгоруков.

– Вне города. Меж Служней слободой и стеной. Место там самое опасное, гладкое, как девичья щёчка. Задумают там подкоп рыть – в ров уткнутся. Обнаружат себя.

– Так ведь там ляхи нарыли!

– А мы близ крепости проведём.

– Людей завтра поутру разрядим, – решил было князь.

Корсаков возразил:

– Не можно нам и часа терять. Чем раньше начнём, тем вернее смерти страшной избегнем.

И совещались ещё долго, решая, как людей разрядить да кого поставить ров наружный копать.

До утра Митрий не мог заснуть, слушал дождь и слышал слова акафиста: «Радуйся, святый Димитрий, славный великомучениче и чудотворче!» Чему радоваться? Тому, что был предан смерти? Нет, тому, что нёс людям заповеди Христовы, первая из которых – «не убий». Но он же с мечом в руках, и меч тот готов поднять ради защиты людей. Ради защиты…

Чуял себя Митрий огромным, сильным: входит в бой – пушки умолкают, ляхи и литва сабли и рушницы бросают, плеча кажут.

Защищать от пришельцев… Кого? Тех, кто сам города сдаёт, присягу на верность приносит? Они же Христа предали, а их защищать? А защищать надо. Сам Димитрий на иконе со щитом. За-щита… За щитом… Укрыть… Но ведь они сами крест врагам целовали…

Путалась утомлённая мысль отрока, не доискивалась выхода, утягивала в забытьё.

6 ноября 1608 года

Сразу после заутрени вновь открылись Конюшенные ворота. Люди Голохвастова выехали на конях, цепью стали вдоль стены по направлению к Служней слободе. Из ворот во множестве вышли крестьяне с кирками и заступами. Пушкари на Житничной и Сушильной башнях нацелили пушки в сторону слободского пепелища. Стрельцы утвердились на стенах.

Заставы Брушевского и Сумы оставались брошенными, и с их стороны нападения можно было пока не ожидать. Со стороны Красной горы – коли и увидят, так не сразу доберутся: пока через овраги перелезут! Но сравнительно недалеко стояли лисовчики. Сам Лисовский, сказывали пленные, в отъезде, но его людишки держат ухо востро.

Ров был намечен, началась работа. Крестьяне копали, спеша и часто оглядываясь, не видя со всех сторон уже привычных спасительных стен. Ров в два аршина шириной быстро рос, удлинялся и углублялся. Земля ещё не успела промёрзнуть и поддавалась легко.

Со стороны Терентьевой рощи и с застав на Ростовской дороге скакали воры – разузнать, что за шевеление возле крепости. Разведчики покрутились вокруг, поскакали назад – жди от них подарка.

Митрий сбежал с Житничной башни – кубарем, рванул к воротам – там краснел верх отороченной соболем шапки Долгорукова-Рощи:

– Скоро ждать!

Воевода приказал сыну строить свою сотню. Встали наизготовку.

Митрий вернулся на башню. Долго вглядывался – ничего не видно. Но вот из-за Терентьевой рощи, в обход её, показались несколько быстро несущихся повозок: на каждой по полдюжины человек. Подскакав близко ко рву, лошади остановились, и люди – по одёже литовцы – скочили на землю, спешно выстроились и взяли пищали на изготовку. Крестьяне с заступами растерялись – лишь Слота успел спихнуть двух ближних людей в ров, – и залп многих бросил на землю: кто упал от страха, кто – получив смертельную рану.

– Прозевали! – ахнул на башне от обиды Митрий. – Не догадались!

Но загремели пушки, нацеленные на место за рвом, а вслед за ними воздух разорвали пищальные выстрелы. Впряжённые в телеги лошади, испуганные и раненые, встали на дыбы, понесли, и литовцы уже не могли вскочить на телеги и укатить.

Зазвенело железо. За пороховым дымом Митрий не сразу заметил, что скачет от Верхнего пруда сотня молодого князя, отрезая литве путь к бегству. Как мальчишка, запрыгал он от радости, разглядев стяг с ликом Святого Спаса, крутнулся вокруг себя – и резко остановился, заметив узкое строгое лицо. Чуть в стороне, у бойницы, стояла та самая девушка, у которой убили отца, – Маша Брёхова. Она прижимала к груди крынку с водой – принесла стрельцам попить. Белое лицо в чёрном платке казалось иконописным, синие глаза взглянули на юношу сурово и печально – и вновь обратились туда, где средь дыма сверкали сабли.

Около десятка литовцев были захвачены в плен. Их тут же отвели к воеводе. Остальные бежали. Их не преследовали.

Крестьяне продолжили копать и вернулись в город лишь тогда, когда наступили ранние осенние сумерки.

Двое из пленных пали в ноги Григорию Борисовичу и сами сказали, что желают перед Господом душу очистить, дескать, они православные и каются за грехи, что-де точного числа осаждающих никто не знает, ибо многие сейчас разъехались – у покоряющихся городов присягу принимают. Иные отправились трясти с людишек корма на прожиток: сапежинцы выговорили себе богатые дворцовые волости Владимирского уезда, полк Лисовского – Суздальские волости, полк Микулинского – земли Юрьев-Польского уезда, полк Вилямовского – Переяславль.

Третьи засели пока в Тушине – требовать с царька жалованье серебром.

Однако по повелению Сапеги ведётся подкоп. Куда – вот это неизвестно, всё держится втайне. Порох-де ещё не подвезли, ждут со дня на день.

Других пытали, но