Угрюм-река - Вячеслав Яковлевич Шишков

— А именно? — И Протасов надел пенсне.

— Что же, вы ни одной не видели будто бы?

— Нет, не видел.

— А вот они! — И Прохор, открыв шкаф, швырнул к ногам Протасова кучу разлетевшихся по полу брошюрок. — Вот они!

— Вот они!.. — радостно вскрикнул и внезапно появившийся пристав. Пыхтя, придерживая шашку и елико возможно вобрав брюхо, он едва пролез бочком в узкую дверь. — А я-то вас ищу… А они оба вот где, под облаками.

Прохор с торопливостью поднимал брошюрки, совал их обратно в шкаф. Инженер Протасов смутился, покраснел.

— Итак, Андрей Андреич, — дипломатично сказал ему Прохор, — большое вам спасибо за работу… Я очень доволен вашей распорядительностью. Место для мельницы выбрано вами превосходное. До свиданья, голубчик, идите, я скоро на работе буду сам.

Протасов встал, взял портфель.

— Одну минутку-с! — отдышавшись от крутого подъема на башню, проговорил пристав. — Андрей Андреич, ваше высокоблагородие! Хе-хе-хе-с! — И он с грубой фамильярностью потрепал инженера Протасова по плечу.

— Пожалуйста, без жестов, — брезгливо отстранился тот. — Что вам угодно? Короче. Мне некогда.

— Не торопитесь, не торопитесь, дружочек мой. — И пристав грузно сел на кушетку.

Протасов тоже сел и сбросил пенсне.

— Среди рабочих появились во множестве разные красненькие агитационные брошюрки, прокламации, воззвание партии социал-демократов этих самих…

— Какие брошюрки? Какие воззвания?

— А вот-с, пожалуйте! — Пристав достал из кармана парочку брошюрок, кряхтя, поднялся, подошел к шкафу, протянул руку, чтоб открыть его. — А вот и еще…

Но волк скакнул передними лапами на грудь пристава и, лязгнув зубами, хамкнул ему в лицо.

— Пшел прочь! — ударил Прохор волка.

Пристав, набычившись, тупо, исподлобья повел взглядом по волку, по Протасову, по Прохору.

— При чем же тут я? — спросил Протасов.

— Да. При чем же тут Андрей Андреич? — подхватил и Прохор.

Пристав и Прохор посверкали друг в друга глазами. Пристав мазнул ладонью по пушистым, вразлет усам и, подмигнув Протасову, сказал:

— Сегодня ночью мною арестован техник Матвеев.

Протасов вскочил, брови его изогнулись.

— Что вы сделали! — крикнул он. — Техник Матвеев на регуляционных речных работах. Без него как без рук… Разве можно с такой рекой шутить? И за что, за что? На каком основании?

— На основании закона.

Прохор нажал кнопку телефона и дрожащим баском сказал приставу:

— Вот что, Федор Степаныч, вы свой закон пока в сторонку… Сейчас же распорядитесь освободить Матвеева… Идите к телефону… Алло, алло!..

— Но я ж не могу… Вы понимаете, не могу я.

— А я требую. Что ж, вы хотите мне на пятьдесят тысяч убытку наделать?

— Но вы ж, Прохор Петрович, подрываете мой престиж. Вы рубите сук, на котором…

— Я вас прошу сейчас же освободить Матвеева… Вот телефон. Андрей Андреич, до свиданья! Оставьте нас двоих.

Протасов вышел, Прохор захлопнул за ним дверь.

Пристав стоял растопыркой, разинув рот.

— Федор, — сказал ему Прохор. — Ты штучки свои оставь. Я не препятствую тебе производить обыски, арестовывать… Напротив! Но — только с моего согласия. У меня все работники на перечете, каждый мне нужен, как колесо в механизме. Рабочих можешь хватать сколько влезет. Но пока у нас горячая работа, Матвеев должен быть выпущен. После можешь взять и постращать. Но раз и навсегда запомни, Федор, — голос Прохора зазвучал властно, повелительно. — Раз и навсегда запомни: инженер Протасов должен быть вне всяких подозрений.

— Но…

— Без глупых «но», раз тебе это говорит Прохор Громов. Он мне нужен, он — башка, он — душа дела. Понял? И — ни слова.

Пристав нагло, жирно засмеялся, сотрясая брюхо.

— Быть посему, быть посему, — говорил он, преодолевая непонятный Прохору смех.

Лежавший на медвежьей шкуре волк нет-нет да и зарычит на пристава, и оскалит пасть, и хамкнет.

— А я эту твою волчью собачку когда-нибудь тюкну вот из этого, — потряс пристав револьвером. — Не нравится она мне…

— Да и ты ей — тоже.

Прохор позвонил в контору.

— Бухгалтер? Что, не приходил к вам такой лохматый мужик? Звать Филипп Шкворень? Пегобородый такой? Ежели придет, в разговоры с ним не вступать, а немедленно направить ко мне. Я на башне.

Глаза пристава завиляли. Он насторожил оба уха. Дыхание стало неспокойным, прерывистым: спирало в груди.

— Это старатель, хищник? — сказал пристав. — Я его тоже встретил вчера.

— Он хороший кузнец. Хочу подлечить его маленько — пьяница он, — потом возьму на службу.

Пристав испытующе посмотрел в глаза Прохора, встал, заторопился.

— Ну, я пошел… Впрочем… Мне бы деньжат…

— Нету.

— То есть как это? Мне до зарезу…

— Этакой ты негодяй! Мне надоело это… Слушай, садись, Федор, поговорим…

— После… Некогда. Гони пятьсот, пока больше не попросил.

— Убирайся к черту! Ступай вон!

Пристав выкатил глаза, запыхтел и сердито ударил каблук в каблук.

— Сма-а-три, молодчик!.. — погрозил он пальцем и захохотал, его усы в деланном смехе взлетели концами выше ушей, глазки спрятались, красные щеки жирно, по-злому, дрожали. Вдруг глаза вынырнули, округлились, остекленели, рот зашипел, как у змеи: — Прохор Петрович!

Прохор отбросил кресло, сжал кулаки, шагнул к приставу. Волк тоже вскочил, щетиня шерсть.

Пристав задом допятился до двери, открыл дверь каблуком, просунул зад с брюхом в проход на лестницу и сладенькой фистулой проблеял из полутьмы:

— А мы с Наденькой надумали, Прохор Петрович, новый домочек строить.

Дверь захлопнулась.

— Мерзавец! — тихо сказал Прохор и вздохнул. Его лоб покрылся холодным потом, пожелтевшая от гнева кожа на висках стала отходить. Он огладил вилявшего хвостом волка, бросил ему кусок сахару и позвонил домой.

— Настя, накрывай на стол! Барин обедать не придет, — распорядилась хозяйка.

Сегодня приглашены к обеду Иннокентий Филатыч, учительница Катерина Львовна и отец Александр. Но священник запоздал, — сели без него в той же малой столовой.

С утра прикочевали в резиденцию на сотне оленей тунгусы. Они расположились стойбищем в версте отсюда. С дарами из сохатиных, беличьих, лисьих шкур человек с десяток из них направились к церкви. Церковь на замке. Открыто боковое окно в алтарь, для вентиляции. Тунгусы походили кругом, с сожалением почмокали губами: заперто.

Старик Сенкича сказал молодому Ваське:

— Пихай меня в самый зад, в окно лазить будем.

Вот старик и в алтаре. Залезли и остальные, кроме Васьки.

— Эй, друг, швыряй пушнина сюда!

Васька прошвырял в окно все шкуры и сам залез. Тунгусы покрестились на престол, отворили царские врата и вволокли шкуры в просторное помещение для молящихся. Отыскали в иконостасе образ Николы-чудотворца и к подножию его сложили жертву. А тридцать беличьих и одну лисью шкурки положили отдельно.

— Это батьке отцу Александру, священнику-попу, — сказал старик.

Меж тем Васька взломал ящик со свечами, выбрал десяток самых толстых, поставил в подсвечник перед образом Николы и зажег. Кстати