Дмитрий Мережковский - Реформы и реформаторы

Скоро Тихон совсем пришел в себя, встал и сел на лавку. Он узнавал отца Сергия и отца Иллариона, понимал все, что ему говорили, но сам не говорил и отвечал только знаками. Наконец они поняли, что он онемел – должно быть, от страха язык отнялся. Но лицо у него было светлое; только в этой светлости – что-то страшное, как будто в самом деле воскрес он из мертвых.

Сели за трапезу. Тихон пил и ел. После трапезы стали на молитву. Отец Илларион в первый раз молился с Тихоном, как будто забыл, что он – еретик, и, видимо, чувствовал к нему благоговение, смешанное с ужасом.

Потом легли спать – старцы, как всегда, в свои гробы в пещере, а Тихон – в избе, на полати над печкою.

Гроза бушевала, выл ветер, лил дождь, шумели волны озера, гром гремел, не умолкая, и в оконце светил почти непрерывный белый свет молний, сливаясь с красным светом лампадки, которая теплилась в пещере перед образом Нечаянной Радости. Но Тихону казалось, что это не молнии, а старичок беленький склоняется над ним, говорит ему о Церкви Иоанна, сына Громова, и ласкает его, и баюкает. Под шум грозы заснул он, как ребенок под колыбельную песенку матери.

Проснулся рано, задолго до восхода солнечного. Поспешно оделся, собрался в путь, подошел к отцу Сергию, который почивал еще в гробу своем, так же как отец Илларион, стал на колени и тихонько, стараясь не разбудить спящего, поцеловал его в лоб. Отец Сергий открыл на мгновение глаза, поднял голову и проговорил: «Тишенька!» – но тотчас опять опустил ее на камень, который служил ему изголовьем, закрыл глаза и заснул еще глубже.

Тихон вышел из кельи.

Гроза миновала. Снова наступила тишина великая. Только с мокрых веток падали капли. Пахло смолистою хвоей. Над черными острыми елями в золотисто-розовом небе светил тонкий серп юного месяца.

Тихон шел бодрый и легкий, как бы окрыленный великою радостью, подобной великому ужасу, и знал, что будет так идти в немоте своей вечной, пока не пройдет всех путей земных, не вступит в Церковь Иоаннову и не воскликнет осанну Грядущему Господу.

Чтоб не заблудиться, как вчера, он шел высокими скалистыми кряжами, откуда видны были берег и озеро. Там, на краю небес, лежала грозовая туча, все еще синяя, черная, страшная, и заслоняла восход солнечный. Вдруг первые лучи, как острые мечи, пронзили ее; и хлынули в ней потоки огня, потоки крови, как будто уже совершалась там, в небесных знамениях, последняя битва, которою кончится мир: Михаил и ангелы его воевали против Дракона, и Дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий Дракон, древний Змий.

Солнце выходило из-за тучи, сияя в силе и славе своей, подобное лику Грядущего Господа.

И небеса, и земля, и вся тварь пели безмолвную песнь восходящему солнцу.

– Осанна! Тьму победит Свет.

И Тихон, спускавшийся с горы, как бы летевший навстречу солнцу, сам был весь, в немоте своей вечной, вечная песнь Грядущему Господу:

– Осанна! Антихриста победит Христос.

А.Б. Каменский

Реформы и их жертвы

Петр I. Художник В. А. Серов (1907)

В 1859 г. профессор Петербургского университета и академик Петербургской Академии наук Н. Г. Устрялов выпустил в свет шестой том своего главного труда – «Истории царствования Петра Великого». Это пространное, педантичное и довольно скучное сочинение давно уже утратило свое научное значение, став всего лишь фактом историографии. Но шестой том этого обширного трактата был особенным: в приложении к нему были впервые опубликованы обнаруженные в архивах документы о «деле царевича Алексея», до той поры недоступные широкой публике.

Лишь незадолго перед этим Россия пережила «Крымскую катастрофу» – одно из наиболее болезненных для национального самолюбия событий русской истории. Начиналось царствование Александра II, впереди были Великие реформы – освобождение крепостных крестьян и иные преобразования, ознаменовавшие начало новой исторической эпохи. Страна жила предчувствием перемен, и, как всегда бывает в подобные моменты, интерес к истории, в частности к тем ее эпизодам, которые власть тщательно скрывала от посторонних глаз, был особенно острым. Тем более что речь шла о времени, с которого началась новая Россия, времени, связанном с именем того, чье наследство, как казалось, так бездарно было растрачено потомками, проигравшими Крымскую войну.

К середине XIX в. культ Петра I – преобразователя и творца России как великой европейской державы, труженика на троне, человека, создавшего ту культурную среду, в которой жили уже несколько поколений русских людей, прочно укрепился в общественном сознании. Возможно, точнее всех выразил это М. П. Погодин: «Какой нынче день? 1 января 1841 года – Петр Великий велел считать годы от Рождения Христова… Пора одеваться – наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он; шерсть пострижена с овец, которых развел он. Попадается на глаза книга – Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начинаете читать ее – этот язык при Петре Первом сделался письменным, литературным… Приносят газеты – Петр Великий их начал... За обедом, от соленых сельдей и картофелю, который указал он сеять, до виноградного вина, им разведенного, все блюда будут говорить нам о Петре Великом. После обеда вы едете в гости – это ассамблея Петра Великого. Встречаете там дам – допущенных до мужской компании по требованию Петра Великого…»[51]

Но не только быт, уклад повседневной жизни образованных слоев общества, сама образованность европейского типа – вся страна в целом воспринималась как творение Петра: «Место в системе европейских государств, управление, разделение, судопроизводство, права сословий, Табель о рангах, войско, флот, подати, ревизии, рекрутские наборы, фабрики, заводы, гавани, каналы, дороги, почты, земледелие, лесоводство, скотоводство, рудокопство, садоводство, виноделие, торговля, внутренняя и внешняя… аптеки, госпитали, лекарства, летоисчисление, язык, печать, типографии, военные училища, академии – суть памятники его неутомимой деятельности и его гения»[52].

Впрочем, образ Петра I никогда не был цельным и однозначным. И если при жизни великого преобразователя России в народных массах гуляли слухи о подмененном царе, о царе-Антихристе, то позднее, по мере формирования официального культа царя Петра, именно в народной среде образ Петра постепенно превращался в образ идеального государя, главного героя русской истории, эдакого «чудо-богатыря». В то же время люди, принадлежавшие к образованному слою, собственно и порожденному Петровскими реформами, начинали мучиться сомнениями в оценке результатов его деяний. Споры о «судьбе России», о ее «историческом пути», которые активно вели западники и славянофилы в 30 – 40-х годах XIXв., отныне навсегда оказались связаны с именем царя Петра. «Фигура Петра Великого, – замечает американский историк М. Раев, – определила развитие русской общественной и политической мысли… Фактически историография Петра Великого представляет собой почти совершенное зеркало взглядов русской интеллигенции на прошлое и будущее России, отношение к Западу и на природу социальных и политических проблем, стоящих перед страной»[53]. С ним согласен русский историк А. М. Панченко: «Петр – оселок русской мысли, ее вечная проблема, касающаяся не только историософии, но и религии, не только национального пути, но также национального бытия». Развивая эту мысль, ученый приходит к парадоксальному на первый взгляд выводу: «Соответственно, оценка Петра… иррациональна. Аналитический аспект подчинен в ней мифологическому»[54].

Действительно, образ Петра I, как, впрочем, и всякий образ, существующий в массовом сознании, по большей части мифологичен и сильно разнится с тем впечатлением о личности царя, что получают историки, изучающие документы той далекой эпохи. В середине XIXв., когда средства массовой информации не были широко распространены, на формирование этого образа оказывали влияние и труды историков, и художественная литература – прежде всего поэмы А. С. Пушкина «Полтава» и «Медный всадник», и многочисленные легенды и анекдоты, ставшие доступными читающей публике благодаря трудам И. И. Голикова и Я. Штелина[55], и разного рода популярные массовые издания. Так, после появления пушкинских строк «На берегу пустынных волн стоял он дум великих полн» и «Здесь будет город заложен» никто уже не сомневался, что именно так произошло основание Санкт-Петербурга. Не случайно поэтому, когда спустя десятилетия историк М. И. Пыляев описывал это событие в своей книге «Старый Петербург» (1887), он вынужден был вложить в уста Петра слова: «Здесь быть городу». Иначе его описание показалось бы читателю недостоверным[56].