Разрыв-трава. Не поле перейти - Исай Калистратович Калашников

только вожжи, потянут всяк в свою сторону. Конечно, требовательность не всем нравится. Часто она была не по вкусу и самому Белозерову. Если Петров что сказал – все, точка, даже не пытайся спорить или втихомолку переиначить указание – спуску не даст. Особенно досадно было, когда чувствовал, что к делу другой подход нужен, совсем отличный от того, какой навязывал Петров. Ну да ведь и он – человек, как все. У каждого в характере свой изъян имеется. Люди не обкатанные шарики от тракторных подшипников и никогда такими не станут. Каким бы ни был Петров, старался не для себя самого. Белозеров ценил в нем то, что он никогда не давал пустых обещаний, уж если пообещал – сделает. Работать с ним было легко и в то же время трудно. А с кем работать только легко? Вон Павел Александрович вроде бы и мягкий, а если получит какое задание от того же Петрова, попробуй ему сказать, что он делает не то и не так, – бесполезно. Рымарев становится тверже каленого железа. Белозеров видел, откуда берется эта твердость, и нередко злился на Петрова за поддержку, которую тот оказывал Павлу Александровичу. Но если бы ему довелось решать судьбу секретаря райкома, он бы, пожалуй, оставил его на месте. «А может, я вовсе не замечал того, что видно было другим?»

От этой мимолетной мысли Белозерову вдруг стало почему-то тревожно, и он с удивлением поймал себя на том, что, думая о Петрове, все время как бы со стороны присматривается к себе самому…

Из задумчивости его вывел голос нового секретаря райкома партии:

– Мы тут с Жамбалом Очиржаповичем вот о чем толковали. Тракторные бригады ваших колхозов работают рядом. Неплохо бы организовать соревнование. Как ты считаешь?

– Можно, конечно…

Белозеров усмехнулся. Ему пришло в голову, что Петров это же самое сказал бы совсем иначе. Никаких – «как считаешь». «Организуйте соревнование. В десятидневку один раз подводите итоги и докладывайте мне», – приказал бы он.

Усмешка не укрылась от Анатолия Сергеевича.

– Вижу, ты не очень рад нашему предложению. Что тебя смущает?

– Ничего не смущает. Просто не думал об этом.

– Подумать, конечно, нужно. И подумать как следует. Надо сделать так, чтобы от соревнования польза была. Я сейчас поеду в улус. А вечером буду у вас…

Слушая Тарасова, Белозеров незаметно всматривался в его лицо, старался угадать, как он поведет дело, чем будет отличаться от Петрова.

К вагончику кто-то подъехал, слез с лошади, спросил:

– Секретарь райкома здесь?

По голосу Белозеров узнал Рымарева. Павел Александрович поднялся в вагончик, пожал Тарасову руку, поздравил с избранием.

– Спасибо, – коротко поблагодарил Тарасов. – Я смотрел ваши хлеба. Пшеница вызрела добрая. Когда думаете начинать уборку?

– Хоть завтра, – с готовностью ответил Рымарев. – Будет завтра команда, завтра и начнем.

– Какая команда, откуда? – Сломанная бровь Тарасова удивленно распрямилась.

– Из райкома, конечно.

Глаза Тарасова сузились, сердито блеснули.

– Никакой команды не будет! – голос прозвучал резко. – С какой стати, скажите пожалуйста, я, например, буду командовать там, где это делать обязаны вы?

– Конечно, конечно, но по традиции… – Рымарев смущенно ущипнул ус. – По традиции первое слово за первым человеком района.

– Традиции бывают всякие, в том числе и плохие, – все так же резко проговорил Тарасов. – А что касается первого человека в районе, то у меня на этот счет несколько иное мнение.

«Что, съел?» – со смехом подумал Белозеров. Явление было редкостным. Рымарев, всегда попадавший в самую точку, здорово промазал. «Нет, это тебе, братец ты мой, не Петров, у которого на все случаи жизни были свои указания. Тут собственными мозгами шевелить придется».

И, будто угадав, о чем думает Белозеров, Анатолий Сергеевич, все еще хмурясь, но без резкости, как о чем-то само собой разумеющемся, добавил:

– Есть команда на все времена: всем нам работать так, чтобы польза государству была и чтобы народ жил безбедно… Когда сеять и что, когда начинать уборку, где убирать в первую очередь – дело ваше. Уж если такие вопросы будет за вас решать райком, то… Впрочем, разговор этот не накоротке. Заеду к вам из улуса, тогда обо всем без спеха и поговорим.

Усаживаясь в райкомовский ходок, Тарасов вдруг тихо, с горечью спросил Белозерова:

– Что же вы Луку Федоровича не уберегли?

Ответа ждать не стал, поехал. Рымарев, смущенный, растерянный, сел в седло, поскакал рядом с ходком. Белозеров понял: будет промашку свою заглаживать. Ничего, он приладится и к Тарасову. Подумал об этом с легкой злостью. Не Рымарев был сейчас его главной заботой. Все острее он чувствовал, что замена Петрова Тарасовым не просто смена одного человека другим… «Почему Луку Федоровича не уберегли?» Вот это задачка!

– Федос, пойдем!

За все время Федос так и не отошел от девушки. И он явно намеревался остаться здесь еще, но Жамбал заставил ее готовить обед, и Федос нагнал Белозерова.

– Уж не та ли это деваха, на которой ты хотел жениться?

– Она, – буркнул Федос.

– Трактористка?

– Нет, прицепщица у Жамбала.

– Жамбал ее муж?

– Брат двоюродный.

– Что же ты на ней не женился?

– Семейщина разве даст…

– На семейщину, Федос, не сваливай. Я бы на твоем месте ни на что не посмотрел. Уж я бы своего не упустил.

У подножия сопки густо рос чертополох. Круглые колючие шары на тонких стеблях-спицах поднимались высоко над вянущей травой. Федос на ходу сламывал стебли и расшибал шары о голенище ичига.

– Про брата твоего секретарь спрашивал?

– Ага.

– А что он говорил?

– Да ничего.

Федос, видно, думал сейчас о другом. Белозеров перестал его расспрашивать, тоже сорвал шарик чертополоха, перекинул из руки в руку, как детский мячик.

– Семейщина, Федос, многим жизнь попортила. Уж я ли ее, проклятую, не знаю. Но теперь от нее мало что осталось. Растребушили мы ее. – Помолчав, повторил с радостным изумлением: – Растребушили, Федос, мать ее так!

Засмеялся. Тревожно-радостно стало оттого, что жизнь неудержимо идет вперед и надо напрягать все силы души и ума, чтобы не оказаться в хвосте.

Он остановился, вглядываясь в поле пшеницы, ровное, широкое, уходящее к дальним сопкам, поле, на котором свободно можно было бы расположить полдюжины Тайших со всеми дворами, гумнами, огородами. И внезапно всем своим существом ощутил огромность того, что сделано за эти годы, и остро почувствовал, что жизнь вступает в какую-то новую полосу.

Часть третья

I

Клубились мутные, с чернотой в глубине, тучи, острые спицы молний втыкались в зазубрины хребта, и горным обвалом грохотал, накатываясь, гром; вертячий ветер взлохмачивал зелень хлебов; облака красноватой пыли переваливались