Василий Балябин - Забайкальцы (роман в трех книгах)

Тревожные дни наступили и для Саввы Саввича. Не оправдались его надежды, что восстановление в области казачества — это уже начало гибели революции, что, как говорили об этом в Чите, все двенадцать казачьих войск объединятся и при помощи иностранных держав навалятся на революцию, сотрут ее в порошок.

Крепко надеялся на это Савва Саввич, уж больно досадила ему революция. Шуточное дело, денежки его в банке, тридцать пять тысяч, как в огне сгорели! А впереди, если утвердится революция, мерещились ему еще большие беды.

Но время шло, а казаки что-то не объединялись, и все более горшие вести доходили до села из центра.

Со стороны казалось, что все у Саввы Саввича обстоит хорошо: и дом, что называется, полная чаша, всего полно, всего довольно, и не страшно ему никакое лихо. У станичников из деревенской бедноты недосев, забота, как прокормиться, обзавестись семенами, для Саввы Саввича это к лучшему: подорожает хлеб — будет и барышей больше, и дешевые работники.

Но все это уже не радует Савву Саввича, ходит он темнее осенней тучи. При встрече с посельщиками уже не сыплет ласковыми словами с шутками-прибаутками, на их приветствие лишь коротко бросит: «Здравствуйте!» — а то и молча кивнет головой и шагает дальше походкой усталого, придавленного большим горем человека.

Из газет, из разговоров с Семеном Савва Саввич скорее других сельчан узнавал о событиях в России. Так узнал он и о том, что корниловский мятеж, на который Савва Саввич возлагал большие надежды, провалился. Не одолели казаки революцию: мало того, теперь за нее, проклятую, не только рабочие да мужики встали, но и казаки-то раскололись надвое: одни за старые порядки, за казачество, а другие против — с большевиками заодно. От всего этого голова кружится у Саввы Саввича. А тут еще и в семье нелады да неурядицы: Настя и так-то часто ссорилась с Семеном, а теперь и вовсе смотреть на него не хочет, ходит веселая и, откровенно радуясь, ждет возвращения Егора. От всего этого загорюнился Савва Саввич, целыми днями ходил он сердитый и ни с кем, кроме Семена, не разговаривал. Когда Семен приходил домой, Савва Саввич запирался с ним в горнице, и они там тихо подолгу разговаривали, а о чем — никто из домашних не знал.

Ночь. Все в доме спят, тишина. В горнице мерно тикают старинные стенные часы. Савва Саввич, закинув руки за голову, лежит на кровати, рядом, отвернувшись лицом к стене, спокойно спит Макаровна. Старику не спится, обуревают его мрачные думы.

«Поломалась жизнь, поковеркалась, — думает он, тяжко вздыхая, — и какой черт выдумал эту погань — революцию, ни дна бы ему ни покрышки, жили без нее и бога хвалили, а жили-то как?» И вспоминалось Савве Саввичу его прежнее житье-бытье. Все шло у него как по маслу, во всем был лад и порядок, работников всегда было достаточно, всякое дело начиналось и заканчивалось вовремя, поэтому и хозяйство росло, ширилось год от году, на зависть другим. А как хорошо наладил он поставки сырья и продуктов для фронта, какие выгодные контракты заключал с военными интендантами. Вспомнилось, как привозил в Читу крупные партии мяса, кож, овчин, шерсти и масла. Все это Савва Саввич сдавал по договорам оптом, денежки так и плыли на его счет в банке. А какой почет оказывали ему читинские купцы и коммерсанты. Даже от самого наказного атамана получал он благодарность за помощь фронту. Хорошее было время, не то что теперь. Савва Саввич досадливо крякал, ворочался с боку на бок, но сон не шел, а в голову лезли новые думы.

Да-а, выгодное было дело эти поставки. Уж так-то они пришлись по душе Савве Саввичу, что и опять не утерпел он, забил несколько сот овец и полсотни крупного рогатого скота, надеясь, что к зиме эта канитель — революция — кончится, появится настоящая власть и можно будет поехать в Читу с торгом. Но тут, по всему видать, не будет хорошей власти. А при таких порядках какая же может быть торговля, и деньги пошли никудышные, только и пригодны, что ящики ими оклеивать. А главное-то еще и в том, кому продавать? Этим голякам да рабочим, какие революцию учинили? «Ну уж не-ет. — Савва Саввич даже зубами заскрипел от злости. — Я лучше собакам скормлю али выброшу все это мясо к чертовой матери, чем повезу его этим паршивцам, пусть подыхают с голоду, голодранцы проклятые».

Часы хрипло пробили два, а Савва Саввич все еще не спит, думает. Ему жарко под стеганым ватным одеялом, а тут еще от Макаровны так и пышет теплом, как от русской печки.

— Подвинься ты, буреха, — сердито буркнул он, толкнув жену локтем. Макаровна пошевелила жирным плечом, промычала что-то сквозь сон. — До чего же беззаботный человек, — Савва Саввич горестно вздохнул, — дрыхнет, и горюшка ей мало.

Долго не мог уснуть Савва Саввич, с ума не шел амбар, доверху набитый мясом. Куда теперь с этим добром? Заснул он с намерением увезти все, что заготовлено, за границу.

Утром Савва Саввич, посоветовавшись с Семеном, решил окончательно ехать за границу. Встал вопрос: как ехать? На предложение отца везти мясо на лошадях Семен протестующе замахал руками:

— Что вы, тятенька, ведь это надо снаряжать лошадей пятнадцать, не меньше. А как проехать такому обозу? Времена-то видишь какие подошли, в любом поселке могут вас застопорить, и пиши пропало. Надо хлопотать вагон, иначе нельзя.

— Мда-а, — Савва Саввич поскреб рукой лысину, сокрушенно вздохнул, — хлопотное дело, одного вагона не хватит, надо брать два, за них заплатить, да не меньше того начальнику сунуть, все это тово… расходы.

— Зато спокойнее будет на душе и надежнее.

Савва Саввич подумал немного, согласился:

— Ладно, уж так и быть, пойду на станцию.

При помощи выпивки и взяток дело с получением вагонов Савва Саввич уладил в тот же день, а назавтра его работники занялись подвозкой на станцию и погрузкой в вагоны мяса, кож и всего, что было заготовлено для продажи.

Покончив с погрузкой и оформлением документов, Савва Саввич на следующее утро уехал в сопровождении двух работников на станцию Маньчжурия.

Домой Савва Саввич вернулся после казанской[53]. Приехал он повеселевший, бодрый, всем своим видом показывая, что поездка получилась у него удачной. Из-за границы он привез множество всяких покупок, в том числе шагреневые полусапожки и кашемировую шаль Макаровне.

Глава V

Вечером из управы пришел заметно удрученный чем-то Семен. Савва Саввич, поняв, что с сыном произошла какая-то неприятность, прошел следом за сыном в горницу, плотно прикрыл за собой дверь и, встав на табуретку, зажег висячую лампу-«молнию». Когда же он, сойдя с табуретки, оглянулся на Семена, тот сидел, с головой утонув в кресле, закрыв ладонью лицо. Старик поспешил к сыну, погладил его по голове:

— Что случилось, Семушка?

— Пропали мы, — еле слышно ответил Семен. Открыв лицо, он взглянул на отца, и в синих глазах сына Савва Саввич увидел слезы.

— Сема, ты чего это, Христос с тобой, — голос старика взволнованно дрогнул, — али обидел кто?

— Пропали, тятенька, — хриплым, стенящим полушепотом повторил Семен, — одолевают нас эти варвары, большевики. Сейчас иду, а навстречу мне… Ванька Рудаков… Э-э, да чего там… — Он отвернулся, вытер платком глаза, высморкался и надолго замолчал.

Савва Саввич стоял рядом, ни о чем не спрашивал, лишь молча гладил его по голове.

— Худо дело, — немного оправившись, вновь заговорил Семен. — Петроград забрали большевики, да и Москву, наверное… Объявили уж эту ихнюю… большевицкую власть. — И опять голос Семена обиженно задрожал, срываясь на низкие хриплые ноты, — Из станицы сегодня сообщили об этом… а босяк Ванька вперед нас узнал обо всем… узнал и, никого не спрося, созвал своих голодранцев, собрание устроил. Радуются, с-сукины дети… власть новая появилась, советская. В Красную гвардию записались человек двадцать и делегата на съезд в Читу Ваньку же и выбрали. Видишь, что творится… Там еще неизвестно, что будет, а они уж здесь к съезду готовятся. Они не спят, подлецы, к власти подбираются, а уж как захватят ее — и конец нам, крышка. То, что в России натворили, мерзавцы, то же и у нас произойдет, разграбят все, растащат, раздадут этим дармоедам, а нас… даже подумать страшно… — Семен снова замолчал, похрустел пальцами, — А власть они заберут, хоть и ненадолго, а заберут. Этот их Ленин умен как бес, он сразу понял, чем народ к себе приманить: мы-де за то, чтоб войну прекратить, фабрики-заводы рабочим отдать, земли крестьянам! А голытьбе да солдатне того и надо. Народ, дурак, верит ему, после-то и хватятся, да уж поздно будет.

— Кто же он такой, Ленин-то этот?

— Вот он-то и есть самый главный у большевиков, через него все это и происходит.

— Неужто одолеют большаки?

— Одолеют. Заберут всю Россию. Да и чего же им не одолеть-то? Вот хоть бы и у нас в Чите: сидят ротозеи, правители нынешние, в комитетах своих, а заправляют всем они, большевики. Тут бы теперь не комитет этот задрипанный, а настоящую крепкую власть, навроде прежнего Ренненкампфа, посадить, да помощников ему из хороших казаков, вот и был бы порядок. Он бы их всех произвел в крещеную веру, этих комитетчиков паршивых разогнал бы к чертовой матери, а тех мерзавцев большевиков перевешал бы всех до единого. А иначе и нельзя, с ними не миндальничать, а бить их, гадов, без всякой пощады! Чтобы начисто! С корнем! — Все более распаляясь, Семен весь преобразился, синие глаза его заискрились злобой, на бледном лице пятнами выступил багряный румянец. Он вскочил с кресла и забегал по комнате. — Бить, крушить хамов! — хрипел он, задыхаясь от злости. — Но кто, кто сокрушит их? Некому! Не стало у нас настоящих казаков, измельчали все, перевелись к чертям собачьим…