Борис Дедюхин - Василий I. Книга первая

Хотя Василий продолжал беспокоиться о том, что не в состоянии безошибочно распознать своих сторонников и согласников, супротивников и переветников, он, однако, уже начал чувствовать себя за пределами неожиданных бед, напастей и собственной неуверенности, мог безбоязненно взяться за любое, даже бы и таящее в себе какой-то риск дело.

Он принял про себя несколько важных решений и уже озабочен тем был, как повыигрышнее о них объявить. И снова — в который уж раз убедился он в многомудрости Федора Андреевича Кошки, который вскоре после посажения Василия на великое княжение сказал с некоторой печалью в голосе, но уверенно: «Каждый правитель начинает с того, что делает все иначе, чем делал его предшественник, — меняет бояр и челядь, заводит новые порядки. И ты, Василий Дмитриевич, не минуешь этого». Василий горячо возразил, сказав, что ничего не будет делать наинак, все только, как отец, и о том лишь заботиться будет, «чтобы свеча не угасла». Кошка тогда усмехнулся — не согласился — и оказался прав.

Василий устранил из великокняжеского окружения и послал наместниками в подвластные земли Свибла с Всеволжским, еще несколько бояр, к которым не испытывал доверия.

Само собой будто бы пришло и решение того, как обойтись с Травой. Без гнева и раздражения уж, а с пугающим спокойствием спросил он его, призвав к себе в покои:

— Не ведаешь ли, Семен Иванович, какой из этих восьми отцовских поясов подложный?

— Не вем.

— Если проговорился ты кому-нибудь…

Трава протестующе замахал руками, поторопился заверить великого князя:

— Вечными муками и вечным спасением клянусь…

— И если впредь…

— Ни на дыбе, ни на расспросе, ни в порубе, полном вострозубых крыс, — с еще большей горячностью и обнадеженностью упредил великого князя Трава, ясно предчувствуя, что может вновь стать простью[84].

— Не излишне ли борзо ты ответ держишь?

— Сеченый конь догадлив.

— Ладно, Семен Иванович… Как сведаешь, кто владеет тем поясом отцовским, оповестишь меня. И о том, кому ведома сия сугубая тайна. Тоже только меня оповестишь, но не Свибла!

Трава прочувствованно ударился лбом. Василий нимало не сомневался ни в преданности его, ни в догадливости.

А самым неожиданным его решением была замена великокняжеской печати, которой скреплялись грамоты, межгосударственные договоры, послания.

Явившийся по его вызову резчик печатей взялся к следующему же утру изготовить жуковину[85], только знать хотел совершенно точно: не надо ли на этом серебряном с позолотой перстне изменить изображение, как то собирался сделать Дмитрий Иванович?

— А что хотел иметь на жуковине отец? — настороженно и с недоверием даже спросил Василий.

— Да вот, как Андрей-иконник на дощечках пишет. Он по праздникам берет много медных денег и раздает их всем нищим, а для детей вот такие дощечки загодя готовит: травка зеленая, а на ней всадник на коне. Он говорит, что дети больше всего любят зеленый цвет да еше милый[86].

— Так что же, он голуб-коня рисует, какого с меня в Сарае ханские мурзы требовали?

— Да, голубой масти конь, но главное, княже, смотри, какой всадник: голова в шлеме, а нимба божественного нет, видишь?

— Это какой же Андрей-иконник, не монашек ли? — не решаясь ни на что, раздумчиво спрашивал Василий, а когда резчик подтвердил, что это инок Андронникова монастыря, вспомнил того худенького отрока, с которым разговорился в Успенском соборе во Владимире в ту Святую ночь, когда готовил себя к поездке в Орду. Семь лет минуло, а узнал бы, кажется, того монашка, уж очень славно он тогда сказал в напутствие: «Помыслы твои благочестивы, Богу и людям приятны…»

Ссылка резчика печатей на Андрея-иконника странным образом подействовала на Василия, он уж не сомневался, что именно так надо вырезать новую великокняжескую печать — вместо мученика Дмитрия Солунского должен сидеть на коне простой воин, однако все же изобразил для видимости шаткое колебание:

— Отец, говоришь, так хотел?

— Так, так. Сначала сразу после Мамаева побоища, потом напомнил еще, когда Киприан уехал, однако приказа конечного не успел отдать…

— Значит, получай мой взамен его!

Отцовские жуковины он переплавлять не велел, хотя в княжестве и очень тяжело с серебром.

Немного личных вещей осталось Василию от отца по наследству: одна икона, побывавшая на Куликовом поле 8 сентября 1380 года, восемь поясов[87], одна золотая цепь, бармы, вотола саженная, снасть, наплечники, сабля золотая[88], алам, два ковша[89], большое двуколечное блюдо и шапка золотая[90].

Василий сошел в великокняжескую скаредницу. Взял золотые литые наплечники, которые надевал отец, когда шел на рать, пристегнул самый дорогой пояс, примерил золотую шапку и замер, зачарованный странным, сладостным ощущением: если раньше вещи эти вызывали у него одно лишь смутное беспокойство да еще боязнь уронить честь отца и пращуров его, то сейчас ощутил он в тяжести семейных ценностей спокойствие силы, крепость десницы, от них исходил, казалось, будоражащий и щекочущий запах власти, и от соприкосновения с ними он почувствовал свою личную причастность к тайне княжеского права и воли, почувствовал в большей степени, чем в тот момент, когда был торжественно объявлен русским царем, когда отдавал боярам свои первые приказания, совершенно уверенный, что они будут точно исполнены, хотя бы и были не верны и даже вздорны.

Наутро Василий, не испытывая ни тени сомнений, продиктовал дьяку Алексею Стромилову грамоты, которые затем понесли гонцы в разные стороны света. Одна — в Орду Тохтамышу, вторая — в Литву Витовту, третья — в Константинополь Киприану, четвертая — в Серпухов Владимиру Андреевичу. Сообщая всем им, что принял законную свою отчину по наследству от предков, владеет скипетром и державой земли Русской по данной от Бога благодати и будет владеть по чести же и славе — достойным будет народа своего, земли христианской, Василий призвал Тохтамыша жить добрососедски в вечном мире, приглашал Софью Витовтовну прибыть в Москву и стать великой княгиней, звал Киприана занять митрополичий стол, а дяде своему строптивому, любо это ему или не любо, предлагал заканчивать размирье, обещая держать его в братстве и в чести без обиды, быть всегда его печальником. Все свитки Василий скрепил собственноручно восковыми печатями, оттиснув на них свою жуковину и оставляя получателям самим догадываться, почему на гербе нового великого князя московского изображен не патронованный всадник, а простой воин, силой земной, а не небесной уничтожающий копьем ползучего гада.

В то же утро повелел он сменить и ветрило на маковице великокняжеского терема. Не святой Георгий, а простой верхоконный ратник будет отныне указывать длинным копьем в сторону, в которую дует ветер.

Русскому государю Василию Первому было в ту пору семнадцать лет.

Конец первой книги

Примечания

1

Другие континенты земного пира европейцам XIV века известны не были.

2

По летописным сообщениям, тогда было подряд несколько лет столь неблагоприятных, что хлебные посевы все высыхали («бяше же тогда лето сухо, жито посохло, и лесове, и борове, и дубравы, и болота погаряху, инде же земля горяше»).

3

В настоящее время река называется Кончурой.

4

Хлеб в те времена пекли несоленым, экономя драгоценную соль. Поэтому каждый перед едой подсаливал кусок по своему вкусу. С тех времен идет обычай встречать дорогих гостей хлебом да солью.

5

Пьяна — приток Суры, протекающей по территориям нынешних Ульяновской, Нижегородской областей.

6

Новгородский летописец занес для истории: «… а где наехаша в зажитии мед и пиво, испиваху попьяна без меры и ездять пьяны, поистине за Пьяною пьяны».

7

Слова монастырского летописца. Слово «порты» тогда еще не употребляли в значении «штанов», так называлась всякая одежда; сарафаны были исключительно мужской одеждой.

8

Территория кремля 1367 года была почти равна современной — она не охватывала лишь северо-восточной оконечности треугольника. Объем работ по сооружению кремля, по подсчетам ученых, составлял более миллиона человеко-дней.

9

На месте Кучкова поля ныне Лубянская площадь.

10

Согласно подсчетам Е. Голубинского, основывавшегося на исследованиях Н. Карамзина, это составило не менее 110 пудов серебра.