Сергей Бычков - Одна строчка в летописи

— И только-то? Всего одна строчка? — расстроился Захарий.

— Одна строчка, вы говорите! — воскликнул Никита. — Как бы я хотел быть одним только именем в летописи Руси! Да, Захарий Иванович Тютчев, о Вас всего одна строчка, но какая же это величайшая честь — быть вписанным в летопись Руси!

Пройдут тысячи лет, народятся многие поколения, но ваше имя, Захарий Иванович, будут знать и прославлять благодарные потомки земли нашей!

— Слышь, Ефросинья? — уже радостно спросил Захарий. — Вон Никита говорит, что нас с тобой люди через тысячу лет помнить будут. Знай наших! За это, Фросюшка, даже и в постный день выпить не грех. По сему, голубка моя сизокрылая, налей-ка нам с

1. Сказание о Мамаевом побоище.

39

Никитой медка.

— Забористый мёд-то, — выпив, сказал Никита, — опять, однако, как прошлый раз, до храма не дойду… Ещё вопрос у меня имеется, Захарий Иванович. Вот прежний митрополит Киприан, царство ему небесное, не верит Софонию. В его записях указано, что у Дмитрия Донского от силы было тясяч сто пятьдесят. Что вы на это скажите?

— А, что, митрополит Киприан был на побоище — прищурившись, спросил Захарий. — Может, он и счёт вёл? Софоний, видите ли, врёт. Сам он брехун кремлёвский! Да в те времена его и на Руси-то не было вовсе.

— Тише, тише, Захарий, — испугалась Ефросинья, — не приведи господи, услышит кто-нибудь.

— Пусть все слухают, — не унимался Захарий, — счётовод он хренов, а не митрополит после энтого. Да в одном ряду только шесть тысяч ратников билось, а рядов тех было около пятидесяти. Коли б меньше, то как бы мы конницу ордынскую удержали? Митрополита молитвами, что ли? Да ещё засадный полк?

— Я тоже согласен с вами, — подхватил Никита, — прав Софоний — не меньше триста тысяч.

Чтобы успокоить мужа, Ефросинье пришлось налить им ещё по ковшу браги. Выпив, уже порядком захмелевший Захарий завёл речь о своём возвращении с битвы.

— Подъёхал я к дому, а Фрося как выскочила из избы, так коня мого боевого с ног сбила…

Когда Никита собрался уходить, Захарий вышел проводить его во двор.

— Слышь, Никита, — заискивающим голосом начал он, — а нельзя ли мою старуху в летописи упомянуть? Мол, так и так: Захар Тютчев и голубка его, Ефросинья Алексеевна. А, Никитушка?

Шибко люба она мне, даже и говорить неудобно в мои-то года.

Вон и сыновья насмехаются надо мной, когда я её цалую.

— Нельзя, — подумав немного, ответил Никита, — митрополит не пропустит. Но, будь моя воля, Захарий Иванович, я бы внёс.

В память всех женщин многострадальной Руси.

5 декабря 2004 г.

Ванкувер.