Брассай - Разговоры с Пикассо

Как верно передать свои ощущения от этой безумной лавины чувств, образов, слов, как рассказать о волнении, в которое они меня повергают, о памяти, которую они растревожили? Поскольку я привык к глобальному видению и мгновенному действию, меня сбивает с толку вынужденно произвольный характер их изложения… Это как если бы дирижер предложил своим музыкантам играть симфонию не всем вместе, а исполнять свои партии по очереди, в случайном, необязательном порядке… Только запись в духе симфонической партитуры, разнесенная на разные уровни в количестве, соответствующем количеству впечатлений и эмоций, которые необходимо передать, могла бы дать более или менее верное представление о подобных мгновениях, переполненных через край и столь драгоценных для меня. Скорее всего, это был бы лишь искусственный прием, лежащий вне «правил игры», регулирующих речь, и все же: как иначе можно восстановить в их контексте сказанные здесь слова, чтобы сохранить в них дух подлинности?..

Итак, мы сидим вокруг маленького круглого столика, и Пикассо листает мою книгу «Граффити»… Я объясняю, что привел в книге его высказывания об этом виде живописи… «В каком банке вы сделали на стене тот рисунок, о котором рассказывали?» – спрашиваю я.

ПИКАССО. Вроде бы Б. Н. С. И. Спросите у Сабартеса… Он точно знает… Как он поживает? Прекрасно. По-прежнему на своем посту… Каждое утро на улице Сент-Огюстен, как и в былые времена… Иногда он приезжает повидать меня – в Канны или в Вовенарг, – потому что я в Париж не езжу…

Пикассо находит в альбоме главу «Язык стен». Мазки кисти, которыми закрашивают надписи на стенах, его удивляют.

ПИКАССО. Как хорошо вы сделали, что это сфотографировали… Ваши снимки показывают природу и пределы абстрактного искусства… Штрихи кистью очень красивы… И красота их естественна… Но такие штрихи, если они не имеют смысла, картиной никогда не станут. Мне тоже случается так работать кистью, и иногда достигнутый эффект напоминает абстрактное полотно… Но за ним всегда что-то стоит: арена, бык, море, горы, толпа людей… Чтобы прийти к чему-то отвлеченному, надо начинать с конкретного…

Глава «Рождение лица»: в нее я собрал лица, сделанные из двух или трех дырок.[78]

ПИКАССО. Подобных лиц у меня много. Те, кто делает с них гравюры, идут прямиком к знаку. Искусство – это язык знаков. Когда я произношу слово «человек», я вызываю в памяти образ человека; слово стало его знаком. Знак не представляет его так, как могла бы это сделать фотография. Две дырки – это знак лица, достаточный, чтобы вызвать его в сознании, не представляя его… Но не кажется ли вам странным, что это можно сделать таким простым способом? Две дырки – это ведь очень отвлеченно, если принять во внимание, насколько сложен человек… А наиболее отвлеченное, возможно, и есть высшая степень реальности…

Когда мы доходим до главы «Маски и лица», Пикассо восклицает: «Это Руо!», «А это Клее…» В главе «Животные» он долго рассматривает птицу, которую я принял за голубя…

ПИКАССО. Голубь? Я бы сказал, что это скорее ласточка… Я так говорю потому, что ее крылья накладываются друг на друга, как ножницы… Хотя вполне возможно, что это и не голубь, и не ласточка, а просто Птица. Птица как понятие…

А вот глава «Любовь». Его внимание привлекают два сердца, наложенных друг на друга валетом, словно в тесном объятии.

ПИКАССО. Просто изумительно! Я видел на стенах тысячи сердец, но в виде такого созвездия – впервые…

В главе «Примитивные образы» самое сильное впечатление на него производит голова ацтека. Он восторженно восклицает:

– Выглядит столь же роскошно, как фасад собора!.. Ваша книга устанавливает связь между нынешним искусством и примитивными художественными техниками… Она показывает – и это очень важно, – что абстрактное искусство сродни мазку кисти или текстуре стены… Что бы там ни думали и ни говорили, художник всегда, даже вопреки своему желанию, что-то копирует… И когда ты отказываешься от обнаженной натуры, за которую надо платить столько-то франков в час, то «позировать» тебе начинают другие вещи… А вместо стены их запечатлевают на цементе… Изобретение одного норвежского художника. Мои граффити увеличены и просечены с помощью электрических ножниц… Они предназначались для одного дома в Барселоне, и каждый рисунок был высотой в два-три этажа… Я хочу показать вам макет…

И Пикассо, не без труда, но без колебаний продирается сквозь хаос своей мастерской, обходит бумажные утесы и направляется к следующей за ними куче, откуда вынимает конверт с нужными фотографиями. Здание с гигантскими стенными росписями вырисовывается на фоне четырех причудливых башен собора Саграда Фамилия.

БРАССАЙ. Скоро вы составите конкуренцию Гауди… Когда я снимал эту архитектуру в Барселоне, Пратц отвел меня к вашей сестре и к Вилато, в Пасео-ди-Грасиа. Я был поражен, узнав, сколько в Барселоне ваших произведений… Вместе с теми, что хранятся в тамошней галерее, хватило бы на «Музей Пикассо».

ПИКАССО. Этот вопрос обсуждается… Городские власти хотят купить для этого какой-то древний замок. Посмотрим…

Я спрашиваю, откуда это большое солнце, что висит на стене…

ПИКАССО. Как раз из Барселоны… Это ломоть от ствола пальмы. Такие солнца носят процессии в Вербное воскресенье… Чудесное, правда? Некогда я сам делал картины из пальмовых листьев…

ЖИЛЬБЕРТА. Вы знаете эти предметы, которые на Пасху продаются в Ницце возле церкви? Пальмовые листья обрезаны и сложены в несколько раз. Иногда бывает очень красиво!

ПИКАССО. Эти украшения типичны для Средиземноморья… И обратите внимание, какие нежные тона… Когда они высыхают, то становятся светлее и как бы прозрачнее… Настоящие солнца, приносящие радость, ведь правда?

И тут он открывает мне тайну «Авиньонских девиц», которые занимают в мастерской доминирующее место.

ПИКАССО. Подойдите поближе и посмотрите… Это гобелен… Один милейший парень из Тулона забрал себе в голову непременно сделать его с обычной почтовой открытки… Многие мои посетители находят его ужасным и считают все это кощунством… Они не находят на гобелене моих красок… а мне как раз это и нравится… Моих красок не было уже на репродукции, и этот умелец придумал другие… В сущности, это совсем другая картина, но напоминающая «Авиньонских девиц».

Мы обходим мастерскую. Пикассо показывает мне необычный шкаф из красного дерева с большим количеством плоских ящичков.

ПИКАССО. Этот шкаф принадлежал Матиссу, но поскольку я каждый раз, попадая к нему, им восхищался, родственники после его смерти подарили шкаф мне… Матисс заказывал шкаф для себя, хотел, чтобы он был высоким и чтобы в нем было сорок ящиков – складывать туда рисунки… Прекрасные пропорции, не правда ли? Когда я смотрю на него, то думаю о Матиссе; они очень подходили друг другу.

БРАССАЙ. А этот великолепный тотем с Новых Гебридских островов?

ПИКАССО. Тоже подарок Матисса…

Неподалеку от тотема сверкает и переливается всеми своими блестками и позументами костюм тореро.

ПИКАССО. Это грустная история… Светящийся костюм, который вы видите, принадлежал матадору Чикуэло П. Он мне его и прислал… Сам он умер трагической смертью. Если бы его убил бык! Так нет, он погиб в дурацкой авиационной катастрофе… Сегодня матадоры постоянно переезжают с места на место, они все время куда-то спешат. И гораздо больше их погибает в авиационных и автокатастрофах, чем от рогов быка… Его уже не было в живых, когда я получил этот костюм… Как последний знак дружбы…

Я спрашиваю, ходит ли он, как прежде, на бой быков…

ПИКАССО. Да, ведь это моя страсть… Но у меня не всегда есть возможность… Тогда я присутствую на арене лишь мысленно, слышу звуки пасодобля, вижу толпу зрителей, выход cuadrilla, первого быка, который атакует пикадоров… Однажды невозможность поехать на корриду меня так расстроила, что я принялся воображать себе все ее этапы… И это меня так увлекло, что вот уже несколько месяцев каждый вечер я делаю на эту тему несколько рисунков китайскими чернилами…

Мы обсуждаем его большую выставку в галерее Тейт, организованную Роланом Пенроузом. Я спрашиваю, собирается ли он сам поехать в Лондон…

ПИКАССО. Зачем мне тратить время на то, чтобы посмотреть на собственную живопись? У меня хорошая память, и я прекрасно помню все свои картины… Но я дал организаторам на время много своих полотен и уже поимел из-за этого множество неприятностей… Там выставляется только живопись и кое-что из последних произведений… Будет, кстати, и большой занавес для балета «Балаганчик». Эти выставки мне мало что дают… Мои старые картины меня больше не интересуют… Гораздо больше любопытства у меня вызывают те, что еще не написаны…