Узники коммунизма - Кристус Петрус

Через некоторое время бывший берлинец был уже у себя на квартире, делясь с подругой своей всем пережитым. Жена плакала от горя и радости.

Недолго был Фриц на свободе. Поздно вечером того же дня тайные агенты, сторожившие квартиру Фрица, снова арестовали его и привели в нашу камеру. Ему предъявили 6-й пункт 58-й статьи и тяжелое обвинение в шпионаже.

И настали для Фрица снова тяжелые дни испытаний. После моральных и каких-то физических пыток, про которые Фриц боялся нам рассказывать, несчастный вынужден был подписать два протокола и еще что-то. И когда пришел последний раз с допроса, он свалился на койку и срывающимся голосом отчаянно выкрикнул:

— Я отказался от своего германского паспорта, потерял любимого ребенка, обманывал швейцарских товарищей, лишился свободы, жены и всего на свете! Как до этого я был убежденным коммунистом, так теперь меня превратили в убежденного антибольшевика. Когда наши ноги впервые ступили на территорию Советского Союза, мы преклонили колени и целовали эту, как нам казалось, обетованную землю… А теперь, если выберемся из этого ада, мы снова будем стоять на коленях и целовать землю, но… только по ту сторону советской границы.

Форточка в дверях шумно открылась и вахтер сиплым голосом прохрипел:

— А ну, прекратите разговоры!

Троцкист Брамаренко

Он происходил из старой украинской дворянской фамилии и в списке своих ближайших родственников насчитывал гвардейского полковника, двух врачей, одного профессора, одного инженера и нескольких других интеллигентов. С этими родственниками Брамаренко почти не был знаком, так как после смерти отца, который умер где-то в царской ссылке, он рос и воспитывался на чужих хлебах.

Из шестого класса гимназии, в 1919 г., он вступил добровольцем в Красную армию и в рядах Буденновской конницы не раз рубился с белыми, поляками и Махно. От этих схваток у него на голове остались глубокие шрамы.

После окончания гражданской войны Брамаренко взялся за учение и самообразование, и в конце НЭП'а он имел не только солидный партийный и советский стаж, но и двойное высшее образование.

В годы НЭП'а, одновременно с занятиями в ВУЗ'ах, Брамаренко работал еще в каких-то важных советских учреждениях, но этим он ни с кем никогда не делился.

В начале тридцатых годов он состоял преподавателем в нескольких ВУЗ'ах, где в 1935 г. и был арестован.

Еще в 1927 г., во время партийной дискуссии, Брамаренко где-то выступил в защиту Троцкого. Это было занесено в его «дело», и теперь, в связи с убийством Кирова, ему это припомнили и обвинили в троцкизме.

После двухмесячного пребывания в краевом Ростовском НКВД, его перевели в тюрьму в Багатьяновском переулке, где мы и познакомились с ним.

Около трех месяцев мы вместе находились в одной камере и очень часто пускались в продолжительные беседы.

Он оставался убежденным марксистом-большевиком, хорошо знал историю философии, исторический и диалектический материализм, социологию, историю русского революционного движения и историю борьбы ЧК-ГПУ-НКВД с врагами советской власти.

В своих высказываниях по целому ряду политических вопросов он иногда обнаруживал осторожно, чуть заметные симпатии к левой оппозиции. Эти симпатии он однажды выразил в следующих словах:

— Он (Сталин) считает непогрешимым одного себя, а остальных людей идиотами, которым необходимо его руководство. Ленин терпеть не мог всяких самореклам и оваций, а «этот» без них жить не может и часто сам себе аплодирует.

Все философские и «проклятые» вопросы он разрешал, как последовательный материалист. Жене своей он старался не изменять только потому, что «после измены на душе остается скверный осадок», а на вопрос одного из студентов, зачем человек живет на земле и в чем смысл бытия, он посоветовал ему найти красивую девушку, сойтись с ней — и тогда все эти вопросы разрешатся сами собой.

Брамаренко очень много знал всяких советских тайн и, судя по всему, знал их достоверно, и невозможно было не поверить его серьезным и правдоподобным рассказам. Если допустить даже, что эти рассказы передавались из вторых рук — они не теряют своего интереса политического значения даже теперь.

Вот несколько из наиболее интересных его рассказов:

В 1924 году, в Москве, Верховный суд судил известного старого террориста и лидера правых эсеров Бориса Савинкова, арестованного на одной из пригородных дач Минска, после перехода им польско-советской границы. Ему дали 10 лет, посадили в Бутырскую тюрьму, где он, спустя несколько месяцев, якобы, покончил самоубийством, бросившись с четвертого этажа лестничной клетки.

Так об этом в свое время повествовала советская пресса. А вот как оно было на самом деле.

За много месяцев до этого процесса Белорусскому ГПУ удалось напасть на след одной подпольной антисоветской организации. Было установлено, что эта организация имела связь с заграницей и в ближайшие недели ожидала к себе прибытия из Варшавы представителя от Савинкова. Через некоторое время группа была арестована вместе с этим представителем, оказавшимся в прошлом бывшим полковником царской армии, старым эсеровским работником и самым ближайшим помощником и доверенным лицом Бориса Савинкова. У этого бывшего полковника имелась где-то в Белоруссии или на Украине семья, состоявшая из жены и нескольких детей школьного возраста, с которыми он не виделся с 1918 года.

Расстреляв на глазах у него всю антисоветскую группу, ГПУ привезло его в Москву, затем устроило свидание с семьей, после чего предложило ему такую дилемму: или он соглашается работать в ГПУ, с обязательным условием перетащить из Польши в СССР Савинкова, или ему и его семье капут.

Несчастный эсер в конце концов согласился принять это предложение и работа по вызову Савинкова была организована по всем правилам гепеушного искусства.

Под диктовку ГПУ б. полковник Семенов (назовем его так) написал Савинкову письмо с просьбой немедленно приехать в Россию, где яко бы по всем областям Поволжья, Украины и Белоруссии вспыхивают крестьянские восстания и что восстания требуют опытного руководителя, — а он, Семенов, один справиться не может, будучи раненым…

Агентами ГПУ письмо было отвезено в Варшаву, передано Савинкову, но последний на эту провокацию не пошел и посланцам ответил:

— Это легенда ГПУ. До тех пор пока ко мне не прибудет сам автор письма с информацией о происходящих событиях, я не поверю никаким рассказам.

Агенты ответили, что Семенов в одном бою с красными был тяжело ранен в голову, и находится на излечении у надежных людей, а их, своих сотрудников, послал к нему.

И на этот раз спровоцировать Савинкова не удалось, и два или три агента вернулись в Москву с пустыми руками.

Было написано второе письмо и таким же способом отвезено к Савинкову. Семенов писал, что находится уже на пути к выздоровлению, но раньше месяца или двух приехать не сможет, т. к. была очень сложная операция черепа, и рана еще не зажила. Если он, мол, не приедет в Россию, то повстанцы без руководства будут разгромлены.

И на этот раз Савинков отказался от поездки в СССР, требуя приезда к себе своего помощника.

После второго отказа ГПУ подвергло Семенова хирургической операции, искусственно создало у него на голове целый ряд больших и грубых шрамов и, после заживления таковых, послало его с четырьмя агентами к Савинкову. Перед отъездом в Польшу, Семенову еще раз дали свидание с семьей и предупредили его, что если он провалит дело, его всё равно уничтожат в Польше, а семью здесь.

Информация Семенова о повсеместном восстании на Поволжье и Украине была настолько правдоподобна, а ряд шрамов от «сабельных ударов» настолько грозно изуродовали его голову, что Савинков, наконец, поверил и решил отправиться в СССР.

После этого, спустя несколько дней, шесть вооруженных человек с большими «трудностями» перебрались через польско-советскую границу и через некоторое время очутились на одной из пригородных дач Минска, где якобы поджидали их съехавшиеся представители от повстанцев…